Ведь несмотря на точные, словно отработанные, касания в нужных местах, он сопровождал их тревожными взглядами в глаза, ожидая увидеть лишь толику несогласия, чтобы в то же мгновение остановиться.
И потому что в конце концов он возвращался к легким поглаживаниям внутренней стороны бедра, не отрывая взгляда от помутневших под влиянием возбуждения глаз.
Долгий томный взор был прерван полуприкрытыми на секунду веками и в серьёзной эмоции сведенными бровями после того, как рука Кевина оказалась на чужом члене.
Каждое движение не обходилось без характерных громких вздохов, с каждой секундой переходящих в подавленные стоны, которые Жан горячо выдыхал в мужскую шею.
Что-то в груди сжималось болезненным узлом, когда губы Кевина оставляли поцелуи на влажных и покусанных от волнения губах, а после проводили мокрую дорожку от скулы до уха и вновь двигались в дурманящем шепоте.
Его руки оказывались крепко прижаты к бедрам, когда он шептал многозначительное «я сейчас» и после короткого уверенного кивка входил.
Он словно пытался удержать Жана на земле и не дать оказаться где-то за гранью существования, хотя они оба находились в шаге от поглощения бесконечной вселенной, когда Дэй медленно и аккуратно двигался, продолжая успокаивающе потирать ладонями кожу на покрывшихся мурашками ногах.
Кевин заботливо смахивал кудрявые пряди с запотевшего лба и целовал каждую частичку лица, продолжая делать неуверенные толчки, сопровождая все тихими выдохами в ухо о том, насколько прекрасен Жан в этот момент и всегда.
Был прекрасен раньше и будет таким же для него в любой крошечный промежуток неизбежного будущего.
В каждую секунду нахождения рядом и на расстоянии, потому что Кевин продолжал думать о нем везде-везде, вспоминать его приглушённый искренний смех и кроткую улыбку одними уголками. Вспоминать его дрожащие от тревоги руки, когда он шептал «помоги мне» и покусанные от нервов губы. Вспоминать его тихое дыхание рядом, когда Дэй прятался лицом в чужую грудь, смущаясь той прямоты, с которой Жан говорит ему о своих чувствах.
Научить Моро говорить напрямую было одновременно самым лучшим и самым опрометчивым решением. Потому что он действительно говорил.
Это были не только «я люблю тебя» и «ты мне важен».
Это были «ты прекрасен, Кев», «я тобой восхищаюсь», «ты невероятно хорош во всем, что делаешь, поэтому не опускай руки» и еще сотни откровенных признаний, значащих даже больше, чем Кевин вообще мог себе представить.
А сейчас это были измученные «не останавливайся» и «ты такой красивый».
А еще это было злосчастное и беспощадное «у тебя прекрасные глаза» от которого ноги Дэя подкашивались, а язык словно заплетался, теряя любую способность способность сформулировать ответ.
Он мог лишь продолжить двигаться, постепенно и ненавязчиво ускоряясь, продолжая успокаивать разгоряченного и возбуждённого Жана легкими касаниями губ и постукиваниями по рёбрам большими пальцами, когда Кевин придерживал его за талию, стараясь при этом не слететь в обрыв от чужих сладостных слов.
Потому что стоит упасть одному и в бездне окажутся оба.
Мужчины были готовы держаться друг за друга, если это значило навсегда сохранить ясность ума и действовать лишь из сознательных и любовных побуждений, а не того, чего требует или могло бы требовать тело, потому что это было вовсе неважно.
Никакое тянущее удовольствие внизу живота и лёгкие покалывания во всем теле от накатившего удовлетворения не могли заменить той душевной близости, которая создавалась с каждым новым толчком и новым рваным выдохом, сдержанным стоном.
Даже когда рука Кевина продолжила двигаться на чужом члене, добавляя еще острых и оттого незабываемо приятных ощущений, сопровождаемых характерными уже громкими и резкими стонами, это не имело столько значения, нежели то, как в этот момент сливались их души, превращая все эмоции и чувства в нечто эфемерное и невероятное, несбыточное и непостижимое.