Танцуя с призраками В начале 90-х антрополог Эрик Мюгглер делал полевую работу в одном из сел на Юго-Западе Китая, среди лоло – одного из не-ханьских китайских народов. Помимо контролеров из минкульта, там его все время преследовал один местный старик. Пожилой китаец то и дело поджидал американца и когда тот появлялся на улице в деревне, набрасывался на него и принимался тащить к себе домой, попутно крича ему в лицо маоистские лозунги про вождя и социализм. Антрополог сбегал, бесился от происходящего и пытался не попадаться старику на глаза. Что с этим мужчиной и почему он обращается к социалистическому государству в своих истошных криках было не ясно, но жители деревни уверенно могли сказать в чем дело. Ли Юнь, тот самый старик, обезумел, потому что в прошлом работал чиновником и теперь стал одержим. В "эпоху диких призраков" - одержимость стала частым явлением. Мертвые приходили к живым в виде призраков и нападали на них, убивая, либо захватывая их тела. По рассказам местных все началось 30 лет назад: во времена голода и культурной революции, когда сельский Китай стал одним из очагов войны с ревизионизмом, пережитками и остатками капитализма. Разрушения, голод и массовые убийства, в ходе которых тысячи людей погибли "дурной смертью". Теперь умершие общие предки одичали, объединяются в банды призраков и нападают, расправляясь с теми, кто был ответственен за проникновение государства в самые интимные сферы жизни. Запутанность и горечь эпохи состояла в том, что эти проникновения часто осуществлялись руками самых близких к умершим людей. Рупорами требований государства – далекого, иллюзорного, непрозрачного, но проникающего в самые интимные глубины сообщества и человеческих тел – становились соседи, друзья, родственники и собственные дети. Призраки предков приходили мстить не только абстрактным чиновникам, но и своим близким, ставшими при жизни одержимыми магией государства. В ходе культурной революции и событий, последовавших за ней, массовое насилие привело к слому старой системы социального воспроизводства: ее материальные воплощения были стерты, а многие культурные практики, в т.ч и погребальные, оказались под запретом. Мюгглер показывает, что посредством рассказывания историй о призраках китайцы создавали альтернативное "стратегическое время", как его называл Мишель де Серто, противоречащее видению социалистического государства, его политикам времени и стиранию прошлого в них. Истории о призраках, которые все рассказывали друг другу - коллективный этический ответ на пережитое насилие. Там, где магическая бюрократия Пекина представляет историю как движение к прогрессу без оглядки назад, призрачные сказы не дают прошлому насилию быть просто забытым. Правда, призраки здесь – это не только истории и слова. Это еще и буквально приходящие из другого мира существа, с которыми китайцам каким-то образом необходимо было научиться жить. В 90-е, когда контроль со стороны партии над «традиционной культурой» спал, местные стали массово проводить ритуальные церемонии экзорцизма, общаться с призраками и успокаивать их. Чтобы поймать и успокоить одичавших призраков необходимо было не только уметь говорить с ними, но и сопровождать это говорение телесными действиями, отсылающими своей формой к словам. Волшебные слова ритуальных песнопений выстраиваются по спирали, в них прошлое проговаривается событие за событием и связывается с ходьбой: напевая слова необходимо идти, танцуя по спирали, от дерева к дереву, вниз по долине от высокогорной деревни, провожая того с кем говоришь. Слова связываются с шагами и призраки оказываются пойманы, успокоены и выпровожены туда, где они должны быть. По прошествии 30 лет насилия, люди не видели смысла в поиске справедливости или виноватых, которые здесь оказываются иллюзорными и неуловимыми. Возвращение мертвых понуждает живых к примирению. Призраки приходят, чтобы напомнить, что все ответственны за произошедшее в прошлом, не только далекие и невидимые чиновники за небесами Пекина. В этой ситуации помнить, танцевать и разговаривать с призраками в поисках общего покоя – не самый худший ответ.