он навещает динару все чаще. или она. пернатое нечто заставляющее пытаться жмуриться крепче, будто это может помочь.
птица никогда не уходит надолго. птица всегда возвращается.
динара ступает босой стопой на голый кафель, с него – в ванну. в ушах стоит шепот.
она уже не шепчет «уйдиуйдиуйди» – не сработает. она теперь знает, чего птица хочет. ей страшно – но она может.
динара не любит горячий душ, а потому струи и сейчас еле теплые. за дверью шумят и болтают родители, играет в какую-то шумную игрушку алиса. все это так далеко.
птица хочет крови? птица ее получит.
быстрый росчерк лезвием по ладони – алые капли утекают в слив. ванная комната, большая, роскошная, наполняется хохотом, не ее, но более низким, множащимся, каркающим.
динара подносит руку к лицу и нюхает – пахнет железом. на вкус тоже оно.
зачем-то обтирает о шею, чувствуя, как тепло крови мешается с холодом воды и всего ее тела.
– нравится, нравится, – насмехается птица. даже не хочется знать, кому именно это нравится.
душ смывает всю красноту, но ладонь сильно жжет. она опускается на корточки, потом садится.
стены сжимаются, пульсируют черным, сужаются до размеров ванной, до того места, которое покрыто прохладной водой и черными перьями. птица хватает за горло и не отпускает, глядя в глаза своим янтарно-желтым.
– ты такая молодец, динара, – шепчет. – мы будем едины, помнишь?
динара помнит. у динары не осталось сил.
она ложится на дно ванной, а птица – рядом. они и правда сейчас похожи, наверное, на единую черную массу, только сама динара покрыта лишь каплями воды и немного кровью, а злой двойник – перьями.