Прочитал книгу Роберта Зарецки о Камю («Жизнь, которую стоит прожить», вышла в издательстве
Individuum). Как и многие, наверное, я зачитывался Камю в юности. Абсурд и отчаяние, бунт и революция — что вообще может быть лучше для молодого человека. Пусть твердят, что об этом пишет каждый в 19 лет.
Камю мне представлялся рок-звездой от литературы. Беспримесный дар: так соединять слова в предложения, что по телу идет электричество, похожим образом действует музыка. В этом отношении больше всего показательны его «Записные книжки» — сборник панчлайнов, из которых можно накрутить с десяток рок или рэп альбомов.
Например, вот, абсолютно гениальный образ: «Тела увозят на трамваях. Целые составы, груженные трупами и цветами, идут вдоль моря. Кондукторов увольняют: пассажиры не платят за проезд». Если зациклить этот отрывок и добавить тревожный бас, получится песня группы «Черная речка».
Образ жизни и обстоятельства — туда же: романы с актрисами и журналистками, тяжелая болезнь, катастрофа, ранняя смерть. А еще это его пижонское пальто с поднятым воротом, вечная сигарета в руках, многозначительный взгляд. Камю всю жизнь добивался общественного внимания, чтобы потом говорить в интервью, что он его не достоин: «Я средний человек», ну-ну.
Блестящий писатель, книга Зарецки тоже хорошая. А недавно еще был
прекрасный текст Юрия Сапрыкина. Кажется, что современная политическая ситуация благоволит новому витку карьеры писателя.
Зарецки в своей книге много внимания отводит одному из главных испытаний в жизни Камю — войне в Алжире. Камю остро чувствовал несправедливость и пытался как мог — то есть с помощью слов — исправить ее. Тут он наткнулся на ситуацию, когда слова делают только хуже и замолчал.
«Если язык превращают в орудие расправы, молчание становится активным действием», — пишет Камю. Его коллеги и некоторые друзья были уверены, что это по меньшей мере малодушие.
Война за независимость началась в середине пятидесятых, Камю — француз, родившийся в Алжире, не принял ничью сторону. Фронт национального освобождения Алжира устраивал теракты, где гибли гражданские, французское правительство пытало повстанцев — для писателя эти действия нельзя было оправдать, но можно было хотя бы признать. Стороны не хотели этого делать, обвиняя друг друга в бесчеловечности.
Камю отстранился от этой больной для него темы, но за день до того, как получить Нобелевскую премию по литературе, на пресс-конференции его поймал молодой парень-алжирец и спросил — почему он молчит?
Газета Le Monde, сочувствующая повстанцам, опубликовала ответ с такой цитатой: «Я буду осуждать терроризм, который бьет вслепую, например на улицах Алжира, и который может унести жизнь моей матери, коснуться моей семьи. Я стою за справедливость, но мать я буду защищать вперед справедливости».
Эта цитата до сих пор является канонической и фигурирует во множестве материалах о писателе. На самом деле Камю сказал иначе: «Сейчас кто-то закладывает бомбы в алжирских трамваях. В одном из этих трамваев может оказаться моя мать. Если это справедливость, то я предпочту уберечь мать».
Ошибку исправили в газете спустя три дня, но ее, как и любые правки, мало кто заметил.
В своей нобелевской речи он сказал, что молчание во время некоторых событий «приобрело грозный смысл». Алжирская война, пишет Зарецки, стала для Камю трагедией, в которой какие-либо дальнейшие слова будут хуже, чем бесполезными, потому что, бессильные остановить катастрофу, они только затеняют ее размах и значение. Французкие интеллектуалы так и не приняли его позицию.
