Во время смены второго и третьего тысячелетия я служил срочную службу в артиллерийской дивизии где-то в Белоруссии. Сегодня празднуется день артиллерии. Вот я и вспомнил одну историю тех времен. Ко времени этой истории я отслужил примерно пару месяцев. Кто был в армии помнят, что первые месяцы службы самые голодные. Организм ещё не адаптировался к новым условиям жизни и постоянно требует еды. Самый лучший солдат это тот, кто занят делом, посему командование, в лице трижды героическо кодированного прапорщика, окинуло меня и моего сослуживца Саньку суровым армейским взором, и решило нас командировать к местному попу на разгрузку кирпичей. Не сказать, что нас это сильно расстроило, потому что мы понимали - нас в любом случае ждёт физическая нагрузка в виде какой-нибудь тактической задачи по уборке убранной территории, копанию невообразимо огромной ямы, а потом закапыванию или вытиранию воображаемой пыли в труднодоступных местах. А тут работа за пределами нашей огромной дивизии, да ещё и встреча со священником, к которым я испытывал неподдельный интерес. Домик батюшки был совсем недалеко, поэтому в магазин по дороге заскочить не удалось. Настроение от этого подпортилось немного, потому что до обеда было ещё часа три. Нас встретил седой пожилой священник и он, окинув нас каким-то насмешливым взглядом, отпустил контрактника сержанта, который нас сопровождал со словами «Заберешь их часов через шесть, с комдивом я договорился». Тут наше настроение окончательно испарилось, как и надежды на обед. Священник нас завел на задний двор и показал прицеп с белым кирпичом. «Вот его и разгружайте, сынки» - неожиданно добрым голосом сказал отец и ушел. Работать мы совершенно не любили, поэтому разгружали вяло, периодически прерываясь на поржать или попинать друг друга, побегав вокруг прицепа. В одной из таких пробежек, с имитацией убийства друг друга, мы увидели в окне храма священника, который, смотря на нас, откровенно хохотал. Нам с Санькой стало стыдно и мы принялись работать не отвлекаясь. Часа через два, батюшка вышел к нам и сказал: «Все братцы, шабаш, пошли заниматься делом». Мы грустно поплелись за священником понурив головы. Заведя нас в какую-то пристройку, он приказал мыть руки. После, зайдя глубже в здание, мы увидели восхитительно-привлекательно завораживающую, небесной красоты картину. Перед нами стоял стол, на котором возвышалась гордая, даже величавая, кастрюля с дымящимся красным борщом. Рядом лежала порубленно-поверженная, явно геройской шашкой, буханка хлеба, и к ней жались испуганно ломтики сала, тихонько подзывая нас на помощь красными прожилками мяса. Наши ноги подкосились от этого зрелища и мы чуть не рухнули от восхищения. Окончательно добила кастрюля гречки с тушенкой, которая хитро выглядывала из-за борща. Мне даже показалось, что она нам подмигивает. Нервно сглотнув слюну мы с Санькой перевели взгляд на батюшку и он, заметив наш взгляд, спросил: «Отче наш знаете?». Мое сердце возликовало: «Ну конечно знаю!» (значит поесть точно дадут!) Я прочитал молитву, пару раз сбившись от страха, что могу сбиться, батюшка перекрестил стол и усадил нас есть. Сам он не ел, только кусал горбушку и расспрашивал о нашей доармейской жизни. Когда мы уже еле шевелились от набитых животов, в комнату вошла какая-то женщина. «Отче! Я ж это на завтра оставила! Среда же!» запричитала она, но священник ухмыльнулся и сказал: «Ну сейчас! Я тебе что, воинов буду едой смирять? Посмотри какие они тощие! Пусть отъедаются!» Посмотрев на настенные часы, батюшка добавил уже нам: «Вон лавки стоят. У вас два часа на тихий час, потом я вас разбужу, чтобы сержант увидел вас работающими» Периодически наше руководство ругалось на солдат, которые регулярно по очереди ходили к батюшке на разгрузку за то, что уже месяц не могут бойцы элитной артиллерийской дивизии разгрузить несчастный прицеп кирпича, а священник не разрешает пригонять за раз больше двух воинов-новобранцев.