Умберто Матурана определял объяснение как «заявление, способное отвлечь и успокоить вопрошающего». В современной культуре существует несколько распространенных объяснений насилия. И пострадавшие, и свидетели, и те, кто стремится помочь им и изменить ситуацию, всегда задают себе вопрос: «Почему он это сделал?» Поиск причинного объяснения, который заложен в вопросе «почему?», является неизбежной характеристикой западной традиции эмпирической науки. В рамках этой традиции проблемы лучше всего решаются за счет обнаружения и исправления подлинной причины, лежащей в основе поступка. Считается, что если найти «правильную» причину, то можно понять, кто именно виноват, кого наказывать, кого считать ответственным, и что делать, чтобы ситуация не повторилась. И сами люди, совершающие насилие, и те, кто страдает от насилия, тратят много усилий на поиск причинного объяснения. Если удовлетворительного причинного объяснения нет, люди испытывают тревогу, замешательство и своего рода ступор. От того, какое причинное объяснение совершившегося насилия будет принято, зависит, какие будут предприняты шаги по предотвращению будущего насилия. С точки зрения Алана Дженкинса, многие из этих причинных объяснений не просто не полезны, но откровенно вредны. Особенно вредны те объяснения, которые снимают ответственность с человека, совершающего насилие, и перекладывают ее на пострадавшего или на других людей. При этом к страданию потерпевшего добавляется еще чувство стыда или вины за то, что он сам «спровоцировал», «навлек это на себя». Ответственность за насилие может приписываться внешним причинам или стрессам, поступкам других людей, каким-то медицинским или психологическим нарушениям, контролировать которые человек, совершающий насилие, не может или считает, что не может. Неудивительно, что все члены семьи или социальной системы, затронутой насилием, могут чувствовать себя в ловушке в контексте насилия: человек, совершающий насилие, чувствует, что он не может прекратить свои насильственные действия, пострадавший чувствует, что не может обратиться за помощью или покинуть ситуацию, а другие люди чувствуют бессилие и неспособность вмешаться. Когда человек, совершающий насилие, находит не зависящую от его контроля «причину» насилия в тех или иных внешних или внутренних обстоятельствах, он чувствует облегчение, перестает чувствовать вину, он чувствует отпущение грехов, право на прощение и разрешение начать с чистого листа, где все прошлое может быть забыто. Обнаружение причинного объяснения может избавить человека, совершающего насилие, от переживания стыда и вины, которые в норме сопровождают принятие полной ответственности за свои действия. Поиск причинного объяснения может успокаивать совесть человека, совершающего насилие, и становиться в силу этого самоцелью, интроспективным «пупосмотрением». «Доктор, я хочу разобраться, почему я это делаю (не могу этого не делать)». Человек ищет причину, почему он может совершать насилие, вместо того, чтобы искать способ насилие прекратить. Объяснительная модель полезна только в том случае, если она дает выход на способы терапевтического вмешательства. Вопрос «почему» может одолевать и пострадавшего. «Почему это случилось именно со мной?» «Почему он это со мной сделал?» Пострадавший может попасть в ловушку объяснения, приписывающего ответственность за насилие ему самому. Энергия, уходящая на поиск причинного объяснения, могла бы быть вложена в поиск альтернативных путей предотвращения и прекращения насилия. Озабоченность психотерапевтов поиском причинного объяснения, поддерживаемая доминирующими культурными предписаниями, заставляет их занимать определенную позицию, негласно принимать сторону тех, кому выгодно, чтобы время и силы уходили на поиск причин, а не на работу с актуальными и возможными последствиями. В этом – политический аспект позиции терапевта. Фрагмент обзора книги Алана Дженкинса «Приглашение к ответственности» (Alan Jenkins (1990) Invitations to Responsibility, Dulwich Centre Publications, Adelaide, Australia), выполненного Дарьей Кутузовой.