Эффект Baby Reindeer’а: личное-публичное У меня были сутки, чтобы собрать себя после просмотра «Олененка» (2024), но я так и не справилась. Люди, досмотревшие это до конца не из профессиональных обязательств, а из удовольствия, — к вам большие вопросы. Не помню, когда последний раз мне было настолько невыносимо от увиденного, при том, что наглядного физического насилия в сериале практически нет. Честно говоря, большая часть аналитических раздумий, нахлынувших уже постфактум, касались не столько сериала, сколько моей реакции на него. Не ждите тут экспертного мнения, я просто в полнейшем ментальном раздрае и абсолютно солидарна с теми, на кого сериал произвел аналогичный сокрушительный эффект. На фоне этого впервые хочется поделиться сугубо личным опытом переживания, который, возможно, поможет кому-то в осмыслении собственного. Сюжет сериала закручен вокруг двух ментально нездоровых людей: один преследует другого, не подозревая, что вскармливает монстра, себе подобного, — другой потакает ему, так как переживает жесткий ПТСР. Я долго думала, что конкретно меня так триггернуло в этой истории, и поняла, что все упирается в злосчастную терпимость к насилию. Не так страшен абьюзер, который совершенно однозначен в своем отрицательном качестве, — как жертва, до последнего ищущая ему оправдание. Это ни в коем случае не виктимблейминг — я говорю лишь о том, что именно в этом сериале вывернуло наизнанку меня (и не только меня). Вспомним, что ни одно другое искусство не транслирует насилие так жадно и сочно, как это больше ста лет делает кино. Для некоторых, как для условных Триера или Ханеке, — это чуть ли не профильная специализация: исследовать природу насилия, его интерпретации на экране, испытывая и героев, и зрителя. В общем, повидали мы всякого — вряд ли осталось что-то, способное нас потрясти и ввести в оцепенение. От того мне и кажется, что действительно пугающим в истории «Олененка» выступает не жуткий сталкер и даже не его одержимость, а болезненная лояльность его жертвы. Большинство трудно выносимых сцен связано не с насилием, а с очередной попыткой Донни оправдать, скрыть или проникнуться сочувствием к поработителю. Ненависть к себе, вечно ищущая прикормку в отношениях с очередным абьюзером, выливается в фактически аутоагрессию, совершенную чужими руками. В ужас приводит не сам факт вмешательства в личное пространство и последующее вредительство, а то, как его жертва добровольно отдается в руки палача, продолжая искать в нем следы гуманности и уязвимости. Возвращаясь к началу: ради удовольствия такое смотреть точно не порекомендую, но как терапия для выявления ваших личных триггеров — вполне. Знаю, что у кого-то паника на фоне увиденного была вызвана исповедальностью истории (автор Ричард Гэдд вводит зрителя в свое травматичное прошлое). Буду рада послушать, что щелкнуло у вас, если вы осилили эти сумасшедшие восемь серий. Так случилось, что посмотрела я все за один присест, но так и не поняла, была ли в этом моя ошибка: возможно, принимать это дозированно было бы еще хуже.