Минские проблески

Не осуждай изъяны грешников,
о добродетельный аскет,
Ведь не запишут на тебя чужих грехов.
Зол ли я, добр ли — сосредоточься на себе,
В итоге каждый пожнёт то, что посеял.

Хафиз Ширази. Величайший персидский поэт, шейх, философ и мистик XIV в.

Около двух лет назад из окна девятого этажа выпрыгнул мой ровесник, юноша, живший через стену. Мы, бывало, пересекались с ним на лестничной площадке или ехали вместе в лифте, уважительно здороваясь. Он обращался ко мне на «Вы», я закономерно отвечал лёгким кивком.

Всегда смотрел на него с некоторой жалостью: часто через стену до меня доносилась его ругань с матерью, бывшей учительницей музыки. Случалось, размышлял и о том, не стоит ли мне присвоить эту бренную душу себе, приобщить к праздным таинствам собственной жизни. Но тут же спохватывался: у человека, должно быть, красавица возлюбленная, приличная работа, уйма забот и две собаки. Что ему за дело до стишков и философии?

Стоит ли говорить, что и на собственное окно, располагавшееся в паре метров по горизонтали от того, через которое впоследствии вышел покойник, я смотрел крайне заискивающе. Совсем как Порфирий из «Господ Головлёвых», фланирующий близ стола, в центре которого располагался штоф с водкой, который тот никак не решался откупорить. Поистине танталовы муки! С ноткой героического противостояния року. Всю ночь Порфирий боролся с искушением, лишь изредка нащупывая в темноте драгоценный сосуд дрожащими руками. И наконец, казалось бы пережив самую мучительную ночь в своей жизни и дождавшись спасительных рассветных лучей, внезапно сорвался, уступая зелёному бесу.

В тот момент я сидел у окна, лениво листая какую-то брошюрку из филармонии. Моих ушей коснулся крик, переходящий в какой-то нечеловеческий хрип. Потом хлопок, но уже снизу, во дворе. Всю ночь лаяли собаки, оплакивая хозяина. Входная дверь, должно быть, была отворена. Лай инфернальных псов-плакальщиков был мучительно громок, пронзителен. Он лишил меня сна, в лихорадочном полубреду мне являлись сцены из Данте и Мильтона.

В полдень словил себя на мысли, что потерял всякий интерес к окну. Вуаль таинственной невинности, девичьей чистоты была сброшена. Оно утратило для меня свою почти что сакральную значимость, белее не манило своей бессодержательной пустотой.

Так было ли это бегством, капитуляцией перед реальностью, или же он отдал свою жизнь в обмен на сохранение моей? Не могу сказать с уверенностью. Вполне возможно, что эта ненасытная пасть должна была какого-то забрать, заключить в свои прозрачные объятия. Эта чёрная бездна минской ночи.

Кажется, ни питаемый государством формализм, ни вычурный псевдоэстетизм, питаемый какими-то периферийными сущностями, не являются подлинным отражением культурной самобытности и содержательной глубины этой особой онтологической точки. Белой башни, возведенной князем Василием Васильковичем по указанию ангела, воплощающего волю Божию. Не оттого ли так щемит грудь?

Этот канал, я надеюсь, будет посвящен именно поиску сути. Мистическим скитаниям. Литературным открытиям. Поэзии. Редчайшим проблескам ума в потерянных для мира глазах