Одна из главных ловушек, в которой я находился долгое время, была связана с верой в метод, точность, детализацию. Мне казалось, что более подробное рассмотрение проблемы и больший объём доказательств могут если не гарантировать ответ, то свидетельствовать о том, что решение становится ближе. Но имеет ли значение, сколько мегапикселей у моей камеры, если объектив остаётся закрытым? В такой ловушке легко оказаться при наличии определенных личностных черт, но, конечно же, некоторые интеллектуальные ландшафты и субкультуры — и гуманитарная академическая культура в особенности — почти неизбежно заводят в неё. Общеизвестным и нарицательным примером того, как целая эпоха угодила в подобную ловушку стала схоластика, хотя ради справедливости стоит сказать, что её стереотипный образ более верен для поздних этапов, а не для «золотого века» схоластических исследований. Схоластика на собственном примере продемонстрировала, что можно гениальнейшим образом до бесконечности подменять разговор о (и встречу с) реальности обсуждением того, как нам следует обсуждать условия обсуждения. Похожее произошло с аналитической философией — основной формой академической философии в англоязычном мире, весьма популярной и далеко за его пределами. Хотя она возникла из почтенной попытки освободиться от других ловушек, свойственных европейской философии начала двадцатого века, но свелась к (опять же, часто гениальнейшему в своем исполнении) рациональному неврозу, а высшей добродетелью стала считаться способность изложить даже самую простую мысль на уровне детализации «вариант подпункта шесть третьего шага аргумента о [неважно чём]». Интеллектуалы, которые обычно считаются противоположностями аналитиков, вроде постструктуралистов, так же легко оказываются в этой ловушке, через бесконечные герменевтические практики и наслоение всё более усложняющихся дискурсивных уровней. Это своего рода гуманитарный аналог proof-of-work, где объём и сложность, – и количество усилий, требующиеся от автора и читателя — выступают доказательством свершившегося интеллектуального достижения для обоих. В более широком контексте, эта ловушка проявляется в одержимости данными, апелляциям к мета-анализам (простите меня все, к кому я так навязчиво приставал с мета-анализами году в 2012), избеганием неопределенности и потребностью в том, что Хартмут Роза назвал «контролируемостью мира». Но всё может быть иначе: сердечность и искренность, контакт с реальностью в каждом мгновении, вполне совместимы с серьёзной интеллектуальной работой и эмпирической заземленностью. Поиск своего уникального пути к этой целостности обычно занимает — и занял у меня — много времени, но, наверное, так и должно быть, когда мы сталкиваемся с необходимостью в своего рода внутренней алхимии. Некоторые процессы не нужно ускорять, и это тоже то, что становится столь очевидным, когда покидаешь ловушку рационального ума.