Меня всегда завораживали предметы, на которых очевидным образом отпечаталось время. Каменные ступени с протертыми пятнами — самые потрясающие я видел в Питере в старых парадных, железные заборы и кладбищенские ограды, поглащенные деревьями, натертый до блеска нос бронзовой собаки на станции московского метро "Площадь революции". Недавно мы красили стены в детской и я обратил внимание , что и на них есть годовые кольца. Уже внутрисемейные. С каждым что-то связано: какая-то история, хохма или скандал — жирные, несводимые пятна жизни. Вот маленькие кляксы , они хоть и закрашены в тон, но все равно заметны. Лет пять назад Иван пнул футбольный мяч, попал в полку с иконами. Святые образа разлетелись в разные стороны, лампада трагически рухнула на пол, масло разбрызгалось по стене. А рядом — другие пятна — от какой-то липкой, мягкой дряни, которую дети называют "тапалапка" и купили в магазине "Мандарин" за домом. Она невероятно мерзкая на ощупь, продаётся как "антистресс" и похожа на кусок желе в виде кошачьей лапы. Очень отвратительная вещь, но дети были от нее в восторге. Мне кажется, к ней прилипают не только крошки и пыль, но и ротовирусы, стафилококки, грибки. Мы от нее быстро избавились , однако пятна остались на память. На противоположной стене — буквы неведомого алфавита, написанные Анной яблоком. Над ними — кусочки двустороннего скотча. Мы вешали картину Ивана , которую он нарисовал в три года, я назвал ее "Грудники на отдыхе в Гаграх. Абхазия, лето 1912". Пейзаж с супрематическими грудниками куда-то запропастился , а скотч забыли отклеить. Повыше , в разных местах, выделялись зашпаклеванные дыры от дюбелей — вешали турник. Сначала в одном месте , через пару лет — в другом, потом , родились еще дети, поставили двухъярусную кровать, она загромоздила часть стены и турник продолжил путешествовать. Под самым потолком, за портьерой , между батарей и кондиционером, приклеена небольшая икона Николая Чудотворца из пластмассового складня, какие обычно ставят в машинах. Иван еще в первом классе нашёл ее на улице , принес домой и приклеил почему-то под потолок. Оказалось , что простую стену можно читать , как летопись, рассматривать , как семейный альбом. Вероятно, поэтому я очень привыкаю к местам , не люблю переезжать, перемены и дорожу стенами. Моими. Это же ощущение даёт какое-то удивительное , ревнивое чувство Родины, народа, культуры и природы своей страны. Это чувство своего. Возможно, по этой причине я ни разу (!) не был за границей , у меня даже нет загранпаспорта и я с ужасом представляю , что бы делал в какой-нибудь Турции , Дубае , Пхукете или куда там еще все летают? Мне это почему-то совершенно неинтересно и безразлично, особенно , когда есть так много русских городов , где я еще не был. Наверное, это свидетельствует о зашоренности и нелюбопытстве, узости взглядов, но, с другой стороны, Иммануил Кант тоже никуда никогда не выезжал и провёл всю жизнь в Кёнигсберге , по нему сверяли часы местные жители, и американский философ Генри Торо и много других хороших и не очень хороших людей в разных частях света. Большинство наших предков тоже никуда не ездили. Мой дед Игнат Андреевич , правда , был в Европе в 1945-м году , но, вернувшись , более туда не стремился и прожил яркую, глубокую жизнь. В таком взгляде на вещи , безусловно, есть много мещанства, собственничества, от этого пахнет кастрюлей и старым тулупом. Но это нутряные, посконные ценности: семья, Родина, дом, земля, история, отпечатавшаяся на стенах, корни. В современном мире они выглядят как аппендикс, анахронизм. Повестоска транслирует совершенно иные нарративы — это, если вы заметили, отсутствие всякой собственности. Материальной и духовной. Вроде и правильно, а вроде и не очень. Машину можно взять в каршеринге, квартиру снять , мебель (до недавнего времени) купить в Икее, она везде одинаковая , качественная и недорогая, ее не жалко оставить и съехать. Еду принесут узбеки в смешных квадратных сумках, готовить ее тоже не нужно.