Много учусь сейчас работе с последствиями травматического опыта: на днях закончила курс лекций первопроходицы травматерапии Джудит Герман, параллельно прохожу обучение телесно-интегративной работе с травмой. Чем больше погружаюсь в тему, тем яснее осознаю, что травматерапию не зря порой выделяют как отдельный психотерапевтический подход: это действительно довольно специфический способ бытия с клиентом, требующий от терапевта одновременно умения держать структуру и давать человеку достаточно пространства, в определённой степени управлять процессом и вместе с тем сохранять эгалитарную позицию, в которой клиент сможет чувствовать себя равноправным участником диалога, субъектом действия, а не объектом воздействия. Поэтому, кстати, мне не очень нравятся — и оказалось, что Джудит Герман разделяет мою позицию — чрезмерно структурированные, протокольные способы работы с травмой: они ставят терапевта в позицию власти над клиентом, тем самым воспроизводя ситуацию неравенства и зависимости, характерную для самого распространённого источника травматического опыта — насилия в близких отношениях. Но и стремление передать клиенту большую часть ответственности за терапевтический процесс, характерное для экзистенциального подхода, в случае работы с травмой может выйти боком: если терапевт не умеет распознавать признаки диссоциации или флешбека, вовремя вмешиваться в процесс и при необходимости приостановливать его, позволяет клиенту забрести слишком глубоко в травматические переживания без достаточного на то ресурса и без периодического возвращения в «здесь и сейчас», это создает риски ретравматизации. Ещё для травматерапии — по крайней мере, в том её виде, которому я сейчас учусь — характерно внимание к телесным переживаниям и большой фокус на работе с памятью тела, которая нередко хранит гораздо больше, чем доступно осознанию. Работа с травмой наиболее эффективна — и, что не менее важно, наиболее безопасна — тогда, когда клиент, прежде чем начать рассказывать о болезненных событиях, может заземлиться, ощутить своё тело, почувствовать связь с реальностью и с самим собой; это может переживаться как своего рода трансовое состояние, облегчающее доступ к травматическим воспоминаниям и одновременно дающее опору, позволяющее клиенту не быть затопленным экстремальными переживаниями, как это бывает во флешбеке. То, что это правда работает, я ощутила на себе: сначала во время учебной сессии, а потом и на своей личной терапии, когда у меня, наверное, впервые в жизни по-настоящему получилось соприкоснуться с моим собственным травматическим материалом не только мысленно, но всем телом. Было время, когда я не верила, что вообще когда-либо смогу что-то почувствовать в связи со своим детством; потом я постепенно шла к осознанию того, что всё, что со мной происходило, не было нормальным; и вот, наконец, я оказалась в той точке, из которой я могу зайти в пугающие воспоминания всей собой и побыть в них, не разрушаясь и не убегая, пусть и недолго (но долго и не нужно — чередованию «заныривания» в травматический опыт и «выныривания» из него нас тоже учат). Как бы это ни было тяжело в процессе, я радуюсь происходящим со мной изменениям — и в личном, и в профессиональном плане. И чувствую, что уже могу лучше понимать своих клиентов и лучше помогать им.