В этом году я ушла от терапевтки, с которой работала больше трёх лет. Для меня эта история — в первую очередь о власти и ответственности терапевта в отношениях с клиентом, масштабы которых мы часто не осознаём. Мой уход был связан с тем, что терапевтка начала всё чаще отменять встречи — конечно, всегда по уважительным причинам, но мне от этого легче не становилось. Мне и так было непросто находиться в терапии после начала войны, было непонятно, как вообще разговаривать о том, что со мной происходит, а тут ещё чуть ли не единственная оставшаяся стабильная вещь в моей жизни перестала такой быть. В те разы, когда мы всё-таки встречались, мы обсуждали, как я себя чувствую, когда мы не видимся, и в итоге это потеряло всякий терапевтический смысл. При этом моя терапевтка будто бы не видела эту проблему как системную, и, судя по всему, не собиралась брать ответственность за её решение на себя, поэтому это пришлось сделать мне. Эмоционально я оказалась в ситуации, слишком хорошо знакомой мне с детства: я чувствовала себя брошенным ребёнком, вынужденным самостоятельно решать взрослые проблемы, потому что реальные взрослые самоустранились. Это ощущение только усилилось на нашей последней встрече, где я попыталась поделиться своими тяжёлыми чувствами, но не получила в этом никакой поддержки от терапевтки и в итоге смогла нормально их сформулировать только в письме, которое отправила вечером того же дня. У меня было странное ощущение, будто бы человек, которого я знаю несколько лет, сломался: вместо помощи и принятия на себя ответственности я получила лишь вежливые оправдания. После моего письма она предложила встретиться ещё раз, но я решила, что для неё этого делать не хочу, а для себя — не вижу смысла. Я прекрасно знаю по себе, что в терапии может случиться всякое: тебя может выбить из профессиональной позиции, клиент может чем-то попасть в твоё слепое пятно или больное место. Именно для этого мы страхуем себя постоянной супервизией и личной терапией — чтобы иметь возможность в конечном итоге прийти в сознание, увидеть, что пошло не так, и при необходимости — извиниться (не путать с «оправдаться»). Это не даёт гарантии, что ущерб, причинённый клиенту, будет нивелирован — но мы обязаны хотя бы попытаться, иначе человек рискует остаться наедине с ощущением своей ненужности, как и произошло со мной. Надеюсь, что мне этот болезненный опыт поможет ещё внимательнее относиться к тому, как я распоряжаюсь своей терапевтической властью (в конце концов, должен же в этой грустной истории найтись хотя бы какой-то смысл).