По голове, рукам, ногам струится медленный огонь…
Одно платье было из мелких пёрышке, дверных как ледышки в январе. Их остренькие края царапали любого, пытавшегося схватить или дёрнуть невпопад. Изнутри ткань струилась тёплым беззащитным шелком, крепко перехваченная на запястьях и в талии. Каждая птица, увиденная мной в жизни, оставила на платье по одному перу. Все перья смотрели на восток, желая лететь в будущее. Надевая это платье, краем глаза я всегда видела, что моя тень превращалась в огромную птицу. Вместо глаз у неё был Меркурий, и особенно острые камни на дороге оставляли в ней глубокие борозды.
Белое платье я сушила среди брусники, и шёпот ее впитался в ткань навсегда. Алый сок затекал в мелкие складки у талии, расплевался на бёдрах. Птичьи следы сложились в узоры, узоры в слова. Это платье могло бы гулять по улице с колоколами, трепетать на ветру в окне с зелёными ставнями. Оно ждёт своего часа.
Третье платье сошло с одной из карт, рассыпанных на закате по столу. Его ткань - бывшая бумага, превратившаяся в бархат. Мелкие блики от хрусталя стали его узором, а остаётся от мелового яблока - его мантией. Это платье нельзя потрогать, но я надеваю его всякий раз садясь за стол и доставая зелёную бумагу.
