ДМИТРИЙ ВОЕВОДА
***Во Францию два гренадёра
из русского плена брели,
до крови копыта натёрли
и мхами в паху зацвели.
Из Гейне им стало известно,
какая случилась печаль.
Один всё расспрашивал местных,
другой потрясённо молчал.
И только чуть слышно сказал он,
когда отзвучал Левитан:
– Без нашего пти капорала
какой же я штабс-капитан?..
Он, верный гвардейским рванинам,
чужих не ценил палестин.
Когда бы он был дворянином,
то был бы маркиз де Кюстин.
А первый и бабий тулупчик
хвалил вокруг собственных плеч,
и солнца чуть брезжущий лучик,
и полуостывшую печь,
не злился, ночлег коротая,
на белых декабрьских пчёл.
Он был бы Платон Каратаев,
когда бы Толстого прочёл.
– Ведь ты до сих пор ему платишь
разбитым картечью бедром, –
приобнял он друга, – а плачешь…
Ну, точно стокгольмский синдром!
Не надо границ и заборов,
послушай меня, старина!
Не надо совсем гренадёров,
и Франции тоже не на…
– Не надо? Какой же ты добрый...
Куда ж её деть мне, ответь?
Ответь мне! – и ткнул ему в рёбра
припрятанный шомпол на треть
и прочь захромал, замерзая,
побрезговав штатским тряпьём.
Ведь Франция вся не влезает
в смеркающийся окоём!
Куда и зачем могут деться
за церковью восемь камней
и солнце, застывшее в детстве,
казалось, навечно над ней?
Но, словно изъян в хромосомах
в насмешку былому уму,
расклёванный чёрный подсолнух
стал солнцем последним ему.
Развратней чеширской зевоты,
кислотней обугленных луж,
на небе зияли пустоты
от тысяч загубленных душ.
И ветер свистел в эти дыры
и перебирал ковыли…
«Во Францию два гренадёра
из русского плена брели».
