Логическое всеведение, навеки заточенное в пространстве разумных оснований, отбрасывает тень в виде жажды всеведения практического. Кантианское допущение навечно неизвестного – это милость к вещам, интерес к которым истощается по мере того, чем более известными они становятся. Очевидность – заразительна. Человечество веками могло не доходить до определенных идей или ходов мысли, но, как только доходит, то удивление мгновенно смывается впечатлением обыденности и привычности. При желании можно составить отдельную историю философов, считавших в те или иные времена, что философия либо уже разрешила все свои вопросы, либо ей уже нечем заниматься. Учитывая то, что такие реплики звучали даже во времена, когда сейчас очевидно, что философам предстояло ещё много работы, нас не должны удивлять и новые заявления подобного рода. Или должны? Я склоняюсь ко второму, поскольку есть нечто глубоко удивительное в том, как мыслители теряют интерес там, где на деле только начинают происходить интересные вещи. Приведу неочевидный пример. Мало кто знает, но натурализованная эпистемология Куайна началась с большой неудачи. В 1969-м году Куайн написал свою известную работу, в которой призвал «натурализовать» эпистемологию – перейти от нормативных и концептуальных исследований познания к естественнонаучному и эмпирическому, сделав саму эпистемологию разделом психологии. И здесь важно сразу обозначить несколько деталей – под эпистемологией он имел ввиду позитивистскую эпистемологию, а психология на тот момент сама по себе была не то чтобы такой уж «натурализованной». В чем же неудача? В том, что именно с 60-х начнется расцвет нормативной пост-геттиеровской эпистемологии. И дело не только в том, что исследовательская программа, которую Куайн посчитал изжившей себя, внезапно станет наиболее актуальной – на деле именно в эти годы она и возникнет в полноценном виде. По-видимому, у нас нет другого периода настолько активного развития нормативной эпистемологии, кроме того, который произошёл прямо за Куайном. Но ладно Куайн, большей поспешностью отметился Рассел, который в статье 1914-го года написал о том, что оставшиеся вопросы эпистемологии (видимо, после его работы в этой области за пару лет до) на одну половину – это вопросы логики, а на другую – психологии. Учитывая, куда в книжных порой размещают Фрейда, с сегодняшней точки зрения граница между философией и психологией того времени покажется по меньшей мере расплывчатой. И это, не говоря о том, что до появления эпистемической логики ещё добрые полвека, а, например, предшествовавшая Расселу, «Логика Пор-Рояла» содержала множество неформальных рассуждений в духе регулятивной эпистемологии (проще говоря, они не были особо «логическими»). Если вы die hard философ, то, полагаю, вас должно порадовать, что оба примера про то, как философы искали помощи у наук, которые, как нам известно задним числом, не могли её оказать в ожидаемом виде. В итоге победила другая идея Куайна – его холизм между нормативным и дескриптивным, который задает между когнитивной наукой и эпистемологией отношения плотного сотрудничества. Главным пропонентом такого подхода стал Алвин Голдман, который, так сказать, на личном примере показал эффективное использование эмпирического материала в разрешении нормативных вопросов. Можно упомянуть ещё множество деталей этого занимательного примера «конца эпистемологии до её появления», но суть проста – чем острее чувство очевидности и всеведения, тем больше удивительного впереди. Не стоит бежать от очевидности, как и воспринимать её в качестве повода остановить движение.