Владимир

Make ВПК great again?

Восприятие Ленинграда – Санкт-Петербурга исключительно в качестве российской «культурной столицы» не то чтобы неверно, а как минимум неполно. Есть и другое измерение, не столь заметное публично, но возможно, даже более значимое. Это измерение связано с ролью Ленинграда как столицы советского ВПК (таких столиц было много, но северная столица была самой крупной). Многочисленные связанные с «оборонкой» предприятия и конструкторские бюро, НИИ и технические вузы долгое время формировали ту среду, которая представляла собой лицо города ничуть не в меньшей мере, чем музеи и театры. Именно из среды ВПК вышли те руководители, которые десятилетиями рулили городом (Романов, Зайков, Гидаспов), да и страной (тот же Устинов). После распада Советского Союза среда ВПК в Питере, как и по всей стране, понесла очень большие структурные и кадровые потери – часть предприятий погибла или сильно съежилась, значительная часть менеджмента и ведущих специалистов ушла в иные сферы, так что удельный вес ВПК в жизни города заметно снизился. Но милитаризм никуда не делся, и после 2022 года ленинградский ВПК пытается обрести второе дыхание в новых условиях, стремясь вернуть свое былое величие. Но, похоже, независимо от развития текущих событий это время уже безвозвратно ушло…

Сайт с названием «ChatGPT по-русски» 2 ноября 2024 года опубликовал следующий текст:

«Вопрос от пользователя:

какие понятия в политологию ввел политолог Владимир Яковлевич Гельман и какой он сделал вклад в политологию

Ответ нейросети:

Владимир Яковлевич Гельман – известный российский политолог, профессор, доктор политических наук. Он внес значительный вклад в развитие политологии…

Одним из ключевых понятий, которые Гельман ввел в политологию, является концепция «гибридного режима»… Гельман разработал эту концепцию, и она получила широкое признание среди политологов во всем мире…

Еще одним важным понятием, которое связано с исследованиями Гельмана, является «система стратегических коммуникаций»….

Безусловно, вклад Гельмана в политологию огромен… Работы политолога Гельмана стали классикой в области изучения постсоветского пространства, а также в области теоретической политологии»

https://чатгпт-в-россии.рф/решено-какие-понятия-в-политологию-вв/

Ну что тут скажешь? Концепцию «гибридного режима» я не только не разрабатывал, но и сам не использую, и другим не советую. А с «системой стратегических коммуникаций» мои работы никоим образом не связаны, и я даже не знаю, что это такое. И да, я не доктор наук, а всего лишь кандидат

Словом, ответ нейросети напоминает анекдот: «Верно ли, что Рабинович выиграл «Волгу» в лотерею? - Верно. Только не Рабинович, а Иванов. И не «Волгу», а сто рублей. И не в лотерею, а в карты. И не выиграл, а проиграл».

Алфавитный порядок порождает неочевидные соседства: в именном указателе Андропов идёт сразу за Грэмом Аллисоном, Клаузевиц - за Черненко, Миршаймер - за Лукашенко, а Джордж Кеннан - за Карагановым. Зато Навальный и Немцов стоят в списке рядом...

Выбранные места из переписки с редактором, или как отшить reviewer

Anonymous reviewer no.3 прислал(а) редактору журнала аж девять страниц замечаний и комментариев к тексту рукописи моей статьи. Наиболее значимые замечания предполагали, что автор был должен как минимум полностью переписать статью, как максимум – написать сразу несколько других статей по близким темам. Реагировать на подобные замечания, даже при дружественном отношении со стороны редактора, не так легко. То есть, задача состояла в том, чтобы в максимально корректной форме отшить словоохотливого(ую) reviewer. Для этого использовались две стратегии – размывание и перенос акцентов.

Размывание исходит из того, что на девяти страницах были предложены не только принципиальные замечания, с которыми автор не согласен или которые невозможно принять, но и вполне полезные мелкие советы и рекомендации (типа «надо уточнить То и Се»). Если учесть по максимуму именно эти замечания, оставив в стороне наиболее крупные претензии reviewer (заодно не забыв выразить благодарности всем рецензентам), то легко сообщить редактору, что большинство замечаний были учтены, за исключением нескольких: даром что эти несколько неучтенных и составляют суть дела, а остальные не столь существенны. Этому приему я научился еще в 1990-е годы, наблюдая работу комитетов ГосДумы с поправками депутатов к законопроектам («поправки депутата XXX учтены частично» как раз именно это часто и означали). Неучтенные поправки указаны перечислением отдельно в конце письма редактору, дело сделано.

Перенос акцентов предполагает полемику с reviewer по второстепенному вопросу с тем, чтобы привлечь внимание редактора именно к нему и стимулировать его солидаризоваться с позицией автора. Этому приему я научился у Леонида Гайдая – существует легенда о том, что в финале «Бриллиантовой руки» режиссер намеренно смонтировал кадры ядерного взрыва: худсовет Мосфильма после просмотра фильма принялся обсуждать именно их, оставив в стороне все остальное. Неудивительно, что после того, как кадры ядерного взрыва из фильма решено было удалить, то «Бриллиантовая рука» благополучно вышла в прокат без существенных поправок (неважно, в какой мере эта легенда правдива). В случае моей статьи reviewer сам(а) дал(а) к тому повод, помимо прочего, выразив несогласие с тем, что в одной из ссылок, упоминая левую критику российских реформ 1990-х годов, я перечислением упомянул имена NN и Кагарлицкого. По мнению reviewer, упоминание текстов этих авторов в одной и той же ссылке выглядит hilarious (смешно), поскольку NN – это first-rate scholarship, а Кагарлицкий – это journalism. То, что Кагарлицкий – это journalism, на мой взгляд, сущая правда, но и упомянутая работа NN – ровно такой же journalism: по существу дела, разница между авторами невелика. Но уж коль скоро reviewer сделал(а) акцент именно на этом (мало значимом) вопросе, то я намеренно указал в письме редактору, что в отличие от недавно ушедшего из жизни NN, Кагарлицкий прямо сейчас находится за решеткой как раз за свой journalism, и это совсем уж не hilarious: в такой ситуации вычеркивать ссылку на него из списка литературы было бы очевидно несправедливым. Но раз reviewer настаивает, что в одной и той же ссылке обоим авторам не место, то я отрапортовал редактору, что, так и быть, пошел навстречу замечаниям reviewer и… удалил из текста ссылку на NN.

Редактор согласился с моими ответами на замечания reviewer (скорее всего, он согласился бы и при иных ответах), и статья через некоторое время, надеюсь, увидит свет

Герой не нашего времени

Сегодня годовщина смерти Брежнева (не юбилей, просто дата). Он ушел из жизни героем многочисленных анекдотов (порой не слишком далеких от истины), а сейчас становится своего рода культовым героем из прошлого, символом стабильности и преемственности советской внутренней и внешней политики. Эта переоценка происходит не только среди обычных граждан, но и в оценках специалистов, причем отнюдь не только в России. Главный интеллектуальный фан-клуб Брежнева сегодня расположен в Бремене, где работают автор его апологетической биографии Сюзанна Шаттенберг и Николай Митрохин, высказавший ряд похвал в адрес Брежнева в своем недавнем двухтомнике, посвященном экономической политике в позднем СССР.

Конечно, не стоит превращать нужду в добродетель. Апологетика Брежнева – это, скорее, реакция и на то, что произошло с СССР, и в особенности на то, что сегодня происходит с Россией. Да, Брежнев отнюдь не был отъявленным милитаристом и жестоким диктатором: скорее, он стремился к легитимации тогдашнего статус-кво и его сохранению, по крайней мере, на своем веку, и, надо отдать ему должное, в этом преуспел. Да, пережив WWII, ставшую для него сильным потрясением, Брежнев, как мог и умел, действительно боролся за мир: длительная вялотекущая «холодная война» с эпизодами разрядки сегодня воспринимается чуть ли не как «история успеха» международной безопасности по сравнению с нынешней напряженностью. Да, политический режим, во главе которого Брежнев стоял достаточно уверенно, пока позволяло здоровье, был высоко институционализирован: это снижало риски принятия советским руководством заведомо ошибочных и непродуманных решений (Афганистан случился уже на излете брежневского правления, в то время как специальная военная операция в Чехословакии на сегодняшнем фоне выглядит вполне себе «историей успеха»). Да, власти подавляли публичные проявления несогласия, но при этом репрессии брежневской эпохи носили весьма «точечный» характер, достигая своих целей по большей части бескровно: в целом, «политика страха» в позднем СССР также стала «историей успеха» советского режима.

Но, пожалуй, главное – во времена Брежнева в СССР, да и во многих других странах мира, в общем и целом, каждый сверчок знал свой шесток, и тогдашняя жизнь была, хоть и убогой, но более-менее понятной и предсказуемой. Секрет «историй успеха» позднего СССР состоял в том, что многочисленные нараставшие внутриполитические и внешнеполитические проблемы во времена Брежнева удалось отложить «на потом», перенеся поиски их решений на плечи следующих поколений. И да, именно этот вариант развития событий многими рассматривается сегодня даже не как second-best option (по сравнению с гипотетическими реформами советской системы, о которых тогда всерьез речь не шла), а чуть ли не как единственно возможный относительно приемлемый вариант развития событий, если даже не как утраченный «золотой век» и потерянный рай. Многие, наверное, даже хотели бы повторить опыт эпохи Брежнева – но это время ушло навсегда.

Что такое жизнь в позднем СССР: краткое введение

Сегодняшние русскоязычные читатели для того, чтобы узнать о повседневной жизни в СССР, могут воспользоваться тремя видами источников: (1) научные работы, (2) дневники и мемуары современников, (3) произведения литературы и искусства. Новая книга Дмитрия Травина «Как мы жили в СССР» сочетает в себе достоинства всех этих трех видов, будучи лишена многих присущих им недостатков.

В самом деле, научные работы чаще всего пишут одни ученые для других, и читателям, которые сами не являются учеными, специализирующимися в различных дисциплинах, понять эти работы, посвященные позднему социализму, не так легко. Многие не-экономисты вряд ли станут разбираться с работами Корнаи, а не-антропологи – с книгой Юрчака. Эго-документы по большей части рассказывают об индивидуальном опыте конкретных авторов, который далеко не всегда дает основания для выводов и обобщений об эпохе позднего СССР (даже если речь, например, идет о дневниках Черняева или Нагибина). Наконец, литература и искусство эпохи позднего СССР (как и более поздние произведения об этой эпохе) дают слишком разнообразную мозаичную картину, в которой можно найти основания для практически любых оценок, от «эх, хорошо в стране советской жить» до «СССР-ужас-ужас-ужас».

Травин, однако, нашел способ рассказать о советской повседневности в ином ключе. Его иронические личные воспоминания перемежаются пересказом фрагментов не только чужих эго-документов, но и интервью с разнообразными информантами (включая и мою беседу с Дмитрием в теперь уже далеком 2011 году). Благодаря умело подобранным примерам с наглядными иллюстрациями Травин смог не просто в доступной форме пересказать для читателей научные аргументы тех же Корнаи или Юрчака, равно как и других ученых, но и свести их в единое и не слишком противоречивое повествование и о дефиците, и об идейной атмосфере, и о других аспектах жизни позднего СССР. Наконец, значительное место в книге уделено любимым автором фильмам советской эпохи: подборки мини-эссе о них не только удачно структурируют текст, но и задают общую систему координат описанной в книге эпохи 1960-1980-х годов («долгие семидесятые»). Ну и вишенка на торте – параграф о Высоцком как о наиболее значимом социологе этой эпохи.

Словом, те читатели, которые интересуются повседневной жизнью позднего СССР, но не знают, с чего начать, либо не имеют возможности и/или времени смотреть фильмы той эпохи, читать обширные научные работы и/или эго-документы, теперь могут прочесть книгу Травина как популярное введение в тему. Понятно, что книга далеко не беспристрастна, она не затрагивает многие значимые сюжеты, отвечает лишь на некоторые важные вопросы, да и то кратко и неполно, авторский стиль, вероятно, близок далеко не всем читателям (по мне, обилие рассказанных в книге «баек» несколько неоправданно)– но таковы особенности жанра. Ну а для тех, кто хочет узнать нечто большее, в книге есть 13 страниц библиографии со ссылками на самые разные источники.

Вот что написал Пригов о вчерашнем голосовании в далекие 1980-е годы:

Вот избран новый Президент
Соединенных Штатов
Поруган старый Президент
Соединенных Штатов

А нам-то что — ну, Президент
Ну, Съединенныx Штатов
А интересно все ж — Прездент
Соединенных Штатов

Ровно пять лет назад, за год до президентских выборов 2020 года в США я впервые в жизни сделал своего рода ставку: поспорил на ланч, что их выиграет Трамп – и в итоге проиграл спор (и ланч). Впредь ставки, предполагающие материальные затраты, делать не стану. Но мое предположение о том, что президентские выборы выиграет Трамп, остается в силе и в преддверии выборов 2024 года.

Ровно десять лет назад, в своем критическом обзоре состояния политических наук в России для журнала European Political Science (по ссылке), я, в частности, написал следующее: ”one should not expect a surge of scholarly progress. But over 10–15 years of systematic cultivation of state-of-the-art empirical research, the landscape of Russian political science could improve to a great degree”. Мои тогдашние умеренно оптимистические предположения отчасти оказались верными: многие политологи российского происхождения за последнее десятилетие действительно добились серьезных академических достижений. Однако, просматривая новые публикации в международных научных журналах, трудно не заметить, что большинство этих политологов теперь либо указывают аффилиацию с научными учреждениями за пределами России, либо позиционируют себя как независимых исследователей. Sic transit gloria mundi…

https://link.springer.com/article/10.1057/eps.2014.33