Почти преодолел воспоминания Пегги Гуггенхайм, занятие оказалось утомительным. Книга устроена как сборник светской сплетни, которая развлекает до тех пор, пока ее героями не становятся деятели искусства. Рассказчица вертелась в самых разных кругах, но предпочтение отдавала унылым сюрреалистам, Иву Танги, Максу Эрнсту, Марселю Дюшану, начисто лишенным какой-либо занимательности в наши дни — как минимум с момента изобретения калькулятора. Регулярно мелькающими эпизодами половой распущенности книга напомнила «Любовь во время ненависти» Флориана Иллиеса — только тут ее колоссальные объемы выдает одна хрупкая дама. «Однажды вечером, когда мы ужинали с Максом и Марселем, я разделась, надела прозрачный зеленый дождевик и стала бегать по дому, пытаясь соблазнить Марселя», — пишет Пегги Гуггенхайм о себе сорокапятилетней. Пара хороших фрагментов на четыреста страниц есть — о Беккете и Кокто. Жизнь так и устроена, продираешься много мучительных минут через один-единственный день, а потом угораздит погладить кота или вовремя мусор выбросить, и вот уже пожил не зря. 1. «Подготовить выставку Кокто оказалось непростым занятием. Чтобы поговорить с Кокто, надо было ехать к нему в отель на рю де Камбон и пытаться добиться от него ответов, пока он лежал в кровати и курил опиум. Дым пах приятно, но мне было не по себе обсуждать деловые вопросы в такой обстановке. В один вечер он решил пригласить меня на ужин. Он сидел напротив зеркала, стоявшего за моей спиной, и весь вечер не мог оторвать от себя глаз. Он был невероятно красив с его длинным восточным лицом и изящными руками с заостренными пальцами, так что я могу понять, чем его заворожило собственное отражение». 2. «Говорить с Беккетом было сложно. Он никогда не бывал разговорчив, и требовались долгие часы и большое количество выпивки, чтобы разогреть его и заставить раскрыться. Если ему случалось дать повод думать, что он любит меня, то как только я хваталась за это, он сразу брал свои слова обратно и говорил, что был слишком пьян. Когда я спрашивала его, что он собирается делать с нашей жизнью, он неизменно отвечал: „Ничего“».