Нет, ребята, Ники Хэммику было двадцать, он жил в Германии и впервые в жизни он оказался с людьми, которые любили его, не пытаясь изменить. Он учился любить себя, принимать те вещи, которые, как он считал, всю жизнь делали его порочным, испорченным и никчемным, и видеть, что они прекрасны. Он выбрался из этого. А потом каким-то образом — быть может, от родителей, а может, от двоюродного брата, которого он, по сути, знал всего лишь несколько месяцев, пока они пересекались в Колумбии до отъезда Ники в Германию, — он выяснил, что его тетя умерла, а его двоюродные братья (Ники знал только одного из них, но они были близнецами, разлученными с самого рождения) должны были попасть либо в систему, либо под опеку его родителей. И возможно, на мгновение он задумался о том, что им по шестнадцать. Пройдет всего лишь несколько лет, и они станут взрослыми и смогут сами выбирать, где жить и как жить. Но он также помнил этот дом, помнил, каково было жить там и как осторожно нужно было себя вести. Он помнил, кем он был тогда; как мало он был похож на самого себя. И он собрал вещи и переехал — не домой, нет, никогда в жизни, но все же обратно; обратно в Южную Каролину, обратно в Колумбию, обратно к кузенам, которые в нем нуждались, даже если они показывали, что он не очень-то и нужен. Они медленно и чёрт знает как решали вопросы оформления опекунства, покупки дома, налаживания быта. Ники учил близнецов немецкому и изо всех сил старался показать им, что значит быть любимыми. И даже если они еще не были настоящей семьей для близнецов, они были семьей для Ники. Даже если ему было всего двадцать и того, что он мог предложить, никогда не было бы достаточно, но они стоили того, чтобы он старался.