#Читаем_Культ_личности ВЕНЕДИКТ ЕРОФЕЕВ. "СМОТРЮ И ВИЖУ, ПОЭТОМУ СКОРБЕН". ЧАСТЬ 13. "Петушки" читает великий филолог и историк культуры Сергей Аверинцев, о поэме тепло отзывается Шукшин, на ура принимают видные диссиденты Габриэль Суперфин, Пётр Якир и Анатолий Марченко. Юлий Ким пишет восторженное послание автору, почти одическое по форме и при этом нежное и смешное одновременно. Так же восхищены поэмой коллеги Юлия Черсановича по поэтическому цеху Юрий Кублановский и Лев Рубинштейн. Единственные, не разделяющие общий восторг от сочинения Ерофеева – его начальники из областного Строительно-монтажного управления. 12 января 1973 года кабельщика-спайщика 3-го разряда товарища Ерофеева Венедикта Васильевича увольняют по статье 33, пункт 4 Кодекса Закона о труде РСФСР за систематические прогулы без уважительной причины. Ясное дело – сочинение одной из главных книг русской литературы ХХ века причиной считаться не может. Да и не читали его начальники ничего, кроме букваря. Вообще наступивший так неудачно 1973 – важный год в жизни писателя. А он, уж после "Петушков" точно, писатель. Годом раньше он задумывает и начинает писать – сразу после своей поэмы – настоящий, полнокровный роман, посвященный Шостаковичу. Дмитрий Дмитриевич – его давняя любовь. "Надо знать, чем для Ерофеева был Шостакович, – пишет близкий приятель писателя Андрей Архипов, – Надо было видеть заигранную до дыр пластинку 8-й симфонии. Для Ерофеева Шостакович был тем, кто сам знал "неутешное горе". Так страстно и бесконечно, как Шостаковича, Венедикт мог слушать только еще Сибелиуса. Но о финском гении, правда, писать не собирался. А вот о нашем – дело другое. "Дмитрий Шостакович" – это тоже что-то вроде поэмы в прозе, – расскажет автор польским кинематографистам в 1989 году, – И даже манера повествования примерно смахивала на "петушинскую". И вот тут опять, в который раз, мы сталкиваемся с Вениным мифотворчеством. Текст, в единственном, черновом варианте, Веничка везет на вечерней электричке в Купавну. Рукопись завёрнута в газету, помещена, вместе с тремя бутылками вина, в авоську. Автор мирно засыпает под мерный стук колес, и просыпается уже в Москве, в тупике Курского вокзала. Почти как его же герой в "Петушках". Ни вина, ни авоськи, ни – естественно - рукописи нет. Совершенно другой версии пропажи романа придерживается близкий друг Ерофеева, поэт Станислав (Слава) Лён. Читаем в книге Натальи Шмельковой "Последние дни Венедикта Ерофеева": "Пропажу рукописи Лён свалил на Губанова: "Если едешь в электричке навеселе, да ещё не один, а с пьяным Лёней Губановым, – возможно всякое. Рукопись не пропала. Она была просто-напросто украдена Губановым и потом продана за бутылку". Что-то я сильно сомневаюсь, что кто-то мог бы позариться на завернутую в газету кипу исписанных листов. Вот если бы речь шла об автографе Пушкина – дело другое… Тут вот что еще надо пояснить: Леонид Губанов (в 1972 году ему исполнилось 26 лет) – один из создателей знаменитой в московском литературном андерграунде группы поэтов под названием СМОГ, прекратившей существование в 1966 году в виду явно расходящейся с линией партии эстетики и общей поэтической направленности. Сам Венедикт писал в автобиографии, что "Шостакович" был начат в феврале и закончен в апреле 1972 года. Друг писателя Игорь Авдиев утверждает, что Ерофеев читал текст романа во Владимире, в доме Андрея Петяева, а потом, в электричке по пути в Москву, рукопись была утеряна. При этом Владимир Муравьев решительно отрицает вообще факт существования романа: "Всё это ерофеевские фантазии. Не было никакого романа "Шостакович", никогда не было! Он мог что угодно наплести". Простим ближайшему другу писателя эту резкость. Скажем по-другому: не наплести, а придумать. Мы же помним: Венедикт Васильевич – еще тот мифотворец. Но мифы – одно, а реальность – совсем другое. И реальность эта безрадостна. Продолжение следует. /Автор текста: Владислав Борецкий/