Видимое и невидимое Людек Броз начал делать поле в Алтае еще студентом и пытался понять там традиции, шаманизм - Культуру, которую его научили видеть в универе. Все бы ничего, только взгляд начинающего антрополога постоянно искажался всяким. Август 98-го. Вечер. Конец рабочего дня на сенокосе. Вдруг раздался страшный гул, а небо осветила яркая бело-розовая вспышка. Ядерную войну вроде как отменили, но все было похоже на ее начало. Молодой антрополог в испуге, а напарник по работе удивился не особо. Чего тут удивляться? В лесах полно ступеней и обломков ракет, запускаемых с далекого Байконура, а гул и вспышка были из-за взрыва и столкновения с землей. Наверняка, там, где-то сейчас разлетелись обломки и разлилось топливо, гептил, из-за которого мы тут все мрем от болезней.. Ладно, давай работать лучше! Вот тебе и нетронутая традиция. После такого не обращать внимания на разговоры о токсичных последствиях падающих ступеней и топлива уже не выходит. Учитывая, что разговоры эти шли наравне с другими, которые почему-то казались более достойными внимания настоящего антрополога. В Алтае тогда активно работали археологи со всего мира и тогда же ими была обнаружена Алтайская принцесса, увезенная затем из места своего захоронения. Раскопки ученых, по словам алтайцев, высвободили злых духов, которые теперь причиняют местным несчастья. Они забирают их души, из-за чего люди погибают при самых разных обстоятельствах. Брозу две эти истории кажутся похожими. Люди говорят о чем-то, что приводит к страшным последствиям. Первые беспокойства, по поводу ракет и гептила, признаются реальными, а вторые, связанные с археологией, почему-то тут же называются суевериями. Хотя в вопросе эффективности именно вторым удается изменить реальное положение дел. Раскопки в итоге были прекращены, а "реальным" опасениям о токсинах изменить ситуацию не удалось. Антрополог берет эти две истории и пытается посмотреть на них как на сущностно ничем не отличающиеся. Симметричные. Тем более что существующие в дисциплине ходы его не устраивают. Антропологи, сталкиваясь с чем-то вроде магии или кражи душ в Алтае, обычно упражняются в двух приемах. Первый, удушающий, остался от старика Дюркгейма. Заменяем "туземные странности" чем-то другим. Ну, конечно, какое воровство душ, это проявление тревоги людей, переживающих вхождение в новые капиталистические порядки. После слова "проявление" вставьте что угодно – культурной идентичности, моральной паники и т.п. Дюркгеймовский-удушающий всегда состоит в подмене. Антропологи упражняются в нем и ищут все более замысловатые аналитические замены. Второй – отказаться от приемов вовсе. Признать лимиты своего понимания. Духи? Ничего про них сказать не могу. Оба плохи. Спойлер: в обоих случаях, духи никакие не духи, а всегда о чем-то другом. Брозу в Сибири хочется не стирать реальность всех тех невидимых не-человеческих существ, участвующих в жизни алтайцев, а признать их реальность, хоть и довольно витиеватым образом. Для этого он берет в союзники онтологически заряженных антропологов и пытается подружить их с стс-ными исследователями, Каллоном, в частности. Между гептилом и злыми духами не оказывается онтологического разрыва. Они похожи. Разыгрываются. Делаются перформативно, как каллоновский хомо экономикус. Сибирские духи напоминают, что существование – это не вопрос с ответами «да» или «нет». Но перформативный процесс становления. Чего-то видимым, а чего то нет. Не только духов, но и токсичного топлива. Я давно не читал чего-то, что меня прям бы затянуло, но с Брозом почему-то так случилось. И, кажется, дело тут не только в историях о знакомой сибирской охоте и теоретических приемах. А в той идее видимости/невидимости, которая сквозит через весть текст этнографии. Что видимо и для кого? Как понять, что что-то реально? А я сам, антрополог, вообще понимаю это? Хоть ракеты по ходу истории у Броза и уступают место кражам душ, компенсирует он это добротным сомнением и вопрошанием к самому себе, напоминающему, что вопрос о существовании не так прост как может казаться. В Алтае, да и других местах, это непростая задачка.