Великий покаянный канон: pro et contra. Часть 2 Недостатки Любопытным образом все эти достоинства, как палка о двух концах, легко оборачиваются недостатками. Произведение в духе византинизма, Форменное византийское многословие и чрезмерная аллегоризация хоть и расцвечивают это произведение, но делают его очень тяжелым для чтения и, тем паче, для восприятия на слух. Бесконечно повторяющаяся тема покаяния просто навязает на зубах . «Событие перестает быть событием и превращается в модус для одного и того же, все время одного и того же смысла», - пишет тот же Аверинцев. … с весьма специфическими библейскими толкованиями, Конкретные библейские эпизоды преломляются в каноне через призму толкования, буквально зацикленного на теме греха, испорченности, бесконечного покаяния и исправления. Экзегеза, которую канон выдает как данность, довольно специфическая и чересчур аллегорическая: Ева становится «во плоти страстным помыслом», Лия и Рахиль – деланием и познанием, ослицы, потерянные Саулом ― скотскими похотями, и т.д. …до неуместности эгоцентричное, Эгоцентричность канона объясняется тем, что он был написан для личного пользования, но раз уж этот текст с довольно давних пор (с Х века) читается в храме, то получается, что вся эта личная боль и зацикленность на собственных грехах изливается на слушателей фонтаном. Автор рассматривает свое «окаянное житие» с удивительным высокомерием: если речь идет о греховном поступке, то это не меньше, чем «соревнование в преступлении с первозданным Адамом» (то есть, на минуточку, с первородным грехом). Автор, конечно же, «согрешил более всех людей»: «Не осталось в жизни ни такого греха, ни дела злого, какими бы я, Спаситель, не согрешил». Совесть автора ― «самая мучительная в мире». Да и вообще, «я сам себе идолом стал» («самоистукан быв»). Автор, надо отдать ему должное, осознает свой чрезмерный пафос: «Высокоглаголив ныне есмь, жесток же и сердцем…». Впрочем, некоторые объясняют эту особенность психическим расстройством. …с чрезмерным акцентом на греховной стороне человеческой натуры, К душе автор канона обращается не иначе как «окаянная». Его дела – «скверные», жертва – «недостойная», жизнь – «никчемная». Красота Божьего образа утрачена, красота души омрачена сладострастием. Даже хитон, и тот рваный. Канон создает настроение почти беспросветного уныния. А учитывая то значение, которое придают ему в церковной литературе, чрезмерный акцент на грехе читатель начинает воспринимать как образец, которому надо следовать. …и испорченным богословием искупления. Возникает странное впечатление, что именно Андрей Критский говорит устами Коляна в книге «Чапаев и Пустота»: у Бога кодекс такой, по которому «ты прямо с рождения по половине статей проходишь». Чтобы заслужить божественное прощение, надо принести Ему исповеданье: «Смело скажи Христу про дела и мысли свои – и пред Ним оправдайся». Наверно поэтому канон так органично ложится на язык лагерно-тюремного фольклора. Божье оправдание якобы можно заслужить, если последним грешником себя назовешь. Но вообще-то это не так. Прощение происходит по любви Божьей, а не за то, что человек смешивает себя с грязью. Покаяние человека – это ответ на прощение, а не способ заработать его. *** Великий покаянный канон это, несомненно, важное произведение, которое может быть уместно в некоторых обстоятельствах, но которое ни в коем случае не должно становиться камертоном духовной жизни или даже камертоном Великого поста. Принимать его надо гомеопатическими дозами.