Сплавив У Сянгуя преследовать мятежников, Дорогонь занялся любимым делом: интригами. У него было игривое настроение, и потому в этот раз его Красные Жрецы проникли в Пекин не с чумной кровью тарбаганов, а с проповедью. У лавочек и колодцев, на площадях и у общественных бань жрецы методично прививали чувство вины жителям Пекина за то, что они не уберегли императора. В планы Дорогоня не входил геноцид шестимиллионного Пекина. Нет, ему нужно было иное: сделать бывшую столицу Поднебесной династической столицей Цин. Потому как из Запретного Дворца тот самый Мандат Неба на всю Поднебесную распространяется (это, если перевести на русский — власть над всем известным миром, ибо все остальные народы априори считались или данниками, или врагами). А для этого нужно согласие его жителей — как без него? Сколь много бы ни было у Дорогоня солдат, но повторить бесславный манёвр мятежников, зайти в город, нашкодить, и бежать из него в ужасе — он точно не собирался. И вот тут как раз пригодился тот самый «манифест для чиновников и народа», который написал лопоухий У Саньгуй. Напечатанный в достаточном количестве экземпляров, он начал распространяться через ту же сеть шпионов в красном. Жители Пекина, с флажками, шариками и что там ещё полагается в особо торжественных случаях, вышли с утра 6 июня 1644 года за городские ворота, приветствовать будущего императора Мин, как то было обещано в Манифесте. Пока разобрались что к чему (построились, оркестр, приветственные речи не поднимая головы в сторону паланкина, концерт творческих ячеек при трудовых коллективах и вся прочая обязательная ритуальная часть, и вот... — о, а где император? — я за него...) уже и время к обеду. Толпа разочарованно бредёт обратно в город (понимаем, что зеваки блокировали высших чиновников, министров, мэра и так далее, до которых не добрались мачете мятежников, и вместе с ними добровольные дружины, взявшие на себя роль городской стражи, тоже оказались по ту сторону городских стен, да ещё и за толпой), и что же они видят: над запретным дворцом реют белые флаги У Сянгуя. Наши в городе! Но откуда? Наверное, ему стало неловко от того, что он не выполнил обещаное в манифесте и втишь прошёл во дворец другими воротами — так решили пекинцы. А зря. Это Доргонь с передовым отрядом «восьмизнаменных» маньчжурских войск спокойно прошёл во внутренний город, пока все ждали наследника за городскими стенами. По приказу Дорогоня его воины по всем крепостным стенам столицы водрузили белые знамена и флаги, выдавая себя за китайских солдат У Саньгуя. То, что дворец занят «варварами» не раскусили даже министры (в принципе: все ребята в униформе северной армии, под "нашими" флагами. А то что молчат — так дисциплина же. И вообще, времена суровые, не до разговоров). На следующий день, без суеты и резких движений, Дорогонь сменяет оставшуюся китайскую охрану девяти ворот крепостной стены внутреннего города на маньчжур и объявил об отстранении китайских сановников от дворцовых дел. Тут до минских министров что-то стало смутно доходить: как бы да, лето, и пора отпусков, но чего так внезапно-то?! И сановники смиренно пробрели в императорский дворец на поклон к князю-регенту. Хитрые чиновничьи рожи тут же наперебой стали уговаривать Дорогоня, устно и письменно, взойти на вакантный китайский императорский престол. Но лис-Доргонь вежливо и почтительно отказался от столь высокой чести (стреляного воробья на мякине не проведёшь) и известил столичное население, что в Пекин скоро прибудет новый государь — маньчжурский богдохан. Под бурные и продолжительные аплодисменты Доргонь ввёл в Пекин новые «восьмизнаменные» части. А потом ещё. И ещё. А когда их оказалось достаточно, изгнал из Внутреннего и Императорского городов все китайское население. продолжение следует