Винсент брел по пыльным дорогам Прованса, щурясь от слепящего солнца. Арль, с его шепчущимися за спиной жителями, остался позади. "Безумец", – шипели они, – "сумасшедший". Но Винсенту было все равно. Он искал вдохновения, ту искру, что зажигала в нем огонь творчества. Он шел, пока не дошел до поля, усыпанного маками. Красный цвет пульсировал, вибрировал на солнце, но в душе художника не было отклика. Что-то мешало, какая-то внутренняя дисгармония. Под одиноким, искривленным кипарисом сидел юноша с белыми, словно выгоревшими на солнце, волосами. Он что-то бормотал, раскачиваясь взад-вперед. Ван Гог, заинтригованный, подошел ближе. – Простите, – начал он, но юноша резко вскинул голову, и Винсент замер. В глазах цвета весенней травы плескалось что-то… пугающее. – Если хотите, я могу встать на колени, – прошептал юноша, – или… умереть прямо здесь… Винсент, видевший немало странных людей, почувствовал холодок. – Что ты такое говоришь? – спросил он осторожно. – Я… я Нагито Комаэда… – пробормотал юноша. – Абсолютный Везучий… Но… я всего лишь мусор… Ван Гог нахмурился. "Везучий? Этот сломленный, дрожащий юноша?" – Ты… художник? – спросил Нагито, словно цепляясь за эту мысль. – Да, – ответил Винсент. – А ты… – Никто… – Нагито горько усмехнулся. – Но я верю в надежду… И тут его прорвало. Он заговорил о надежде, как о божестве, ради которого можно сжечь весь мир. О циклах удачи и неудачи, о том, как он, ничтожество, готов на все, чтобы надежда восторжествовала. А талантливые люди, такие как Ван Гог, – ее посланники, ее орудия! С каждым словом Нагито глаза Ван Гога расширялись все больше. Эта фанатичная, слепая вера в надежду была… ужасающей. Даже для него, человека, балансирующего на грани безумия, это было слишком. – Замолчи! – внезапно рявкнул Винсент. – Твоя надежда… она как этот проклятый жёлтый! Он… он выжигает мне мозг! Нагито осекся, словно по щелчку. В его глазах мелькнул страх, а затем – пугающее спокойствие. – Простите… – прошептал он, пятясь. – Я… я уйду… Или умру… как скажете… Он исчез так же внезапно, как и появился, оставив после себя гнетущую тишину. Ван Гог стоял, ошеломленный, и смотрел на красные маки. Они больше не вибрировали, не пульсировали. Они казались тусклыми, безжизненными. Весь мир вокруг словно поблек, утонул в этом всепоглощающем жёлтом цвете надежды. Винсент вдруг понял, что ему срочно нужно написать что-то синее. Что-то глубокое, холодное, успокаивающее. Что-то, что заглушит этот жёлтый крик.