Сквозь поле, в рощу движет – где колокольный звон. Те островки, как копья, различает. Вскочив на острие, летит к птицам, в стаю прилаживается, в звонком небе исчезает.
Как выглядела часовня – никто не знает: фотокарточки не сохранилось. Но старожилы помнят, как детьми туда бегали и светлый столб в тумане видели – среди берез сверкающий, в музыке колоколов и торжестве. Все в белых одеждах и платках, искры от свечей, а впереди священник с золотым крестом. Вот де такая фотография у Мотыневых до пожара хранилась, за картинкой Ленина, в углу, береглась. Теперь и нет ничего. Так может – и не было…
Градислава у Филиппа Подножкина и родителей лишнего не выведывала – своих хлопот, суеты на день хватало, чтобы еще о давнем размышлять, но в лес одна теперь не ходила, хоть и приближался он почти к порогу… Тропы лесные, напевные, по деревне расползлись, золотистыми песчаными нитями огороды и дворы прошили. Берег реки – желтый скат, сыпучий навес над темной, бурлящей водой. Кто поплавать захочет – не получится: течение схватит, закулёкает, и, стремглав, вдаль унесет.
– Все здесь не такое… – говорила Градочка, – слишком резкое, слишком яркое. Только успевай пол от песка выметать. Дак, зато сыночек вот. На ножки скоро встанет. Богатырем растет…
– Богатыри! Собирайтесь! – громко пел Герасим в дали голубой. – У Бога – мест много…
То была его веселая и легкая песня-полет, одна из тех, что успели расслышать живые. Последний арест случился среди ночи, когда он, вернувшись с дальних болот, спал в старом полусгнившем сарае. Шум, грохот, собаки лают. Затолкали Герасима в машину и увезли. Только фары сверкнули.
– Всяким бездельникам, – объяснял партработник, – в Советском Союзе не место. Смысл? Производство не увеличивает, а людей дурит… Против картин, изображающих самого Ленина, высказывается. Нам надо грамотность повышать, вот что. Культуру…
– А откуда тогда он знал – спросил кто-то, – ежели неграмотный?
– Что знал?
Тут все и вспомнили: ведь точно знал, не иначе. Словно бы специально в деревню вернулся, да еще прощался будто. Одной девочке-малютке шишку золоченую подарил, другой – лукошко с цветами, мужикам и бабам карамельки раздавал, снаружи сахарны, внутри кислят, дак, это не главное! Фантики от них, разгладив, складывали, пестрое узорочье плели, на стену украшением цепляли. Эту выдумку одна девушка, листая журнал «Рукоделие», узнала, всем тут же нашептала – можно и целые навесы таким способом творить, и полотнище, и скатерть…
Много конфет Герасим дарил. Горстями. Так, что каждому на безделицу из фантиков хватило. Говорили, может, камень он нашел редчайший или клад какой. Уж не продал ли на летней ярмарке он ту находку, чтоб карамели воз купить?
Но размышлять особо некогда было: война началась. К пристани пароход подошел, гудит, поторапливает. Надо, значит, на сражения ехать. Время погибать и побеждать пришло. Сборы кратки, а прощанье – еще скорей.
– Филя! Я буду ждать! И день, и ночь! – рыдает Градислава.
Ванечку на руках держит, следом по берегу бежит.
– Дак, вернууусь… – доносит ветер, – ууусь…
Вот новая жизнь и началась. От работы до работы, весь день в поле, потом хозяйство, потом родителям помочь, грядки прополоть (какое-никакое подспорье), сыночка покормить, на час-другой заснуть и опять. Все по кругу. Коровы в хлеву мычат, в небе звезды мерцают. Точнее, солнце уже первые лучи раскинуло. Ан, нет. Закат крапчатый созревает. Едва успевай подмечать… За часами не угонишься, время – будто конь с горы несется, а ты – как камень серый на его пути.
Сначала от Филиппа приходили письма, длинные, короткие – разные; а после перестали. Но и похоронки не было. Тем сердце Грады и тешилось.
Продолжение:
https://denliteraturi.ru/article/7466#ZПрозаАнастасииЧерновой