пересматривал не так давно с тихим киноклубом «День, ночь, день, ночь» Джулии Локтев, а сейчас наткнулся на свой давний сеансовский текст про терроризм в кино. всё, кроме этой части, хочется переписать. Попытка вглядеться в террориста, в детали его каждодневного существования, в базовую моторику его жизни порождает два, казалось бы противоположных эффекта. С одной стороны, он демифологизируется, перестаёт выполнять функцию олицетворения трансцендентного зла, то есть заземляется. С другой — ритуализированность его существования и заменяющая рациональное основание действий императивность наделяют его действия высшим смыслом, который недоступен рациональному мышлению. Героиня «Хадевейха» (2009) Брюно Дюмона, не находя нигде, в том числе в монастыре, потребного ей осязаемого присутствия Бога, доходит в поисках до подземки и взрывчатки. Джулия Локтев в «День, ночь, день, ночь» (2006) показывает два дня девушки, которая готовится к тому, чтобы взорвать себя на людном нью-йоркском перекрёстке. И если у Дюмона часть мыслей и сомнений немногословной Хадевейх получают словесное выражение, то о том, что происходит с безымянной героиней фильма Локтев можно только догадываться по движениям рук, по взгляду, по тому, как она покупает еду на вынос и всматривается не то в оживленную площадь, не то в себя. Пути обеих смертниц обретают тревожащие признаки мистериальности — в мире победившего релятивизма, где утерян контакт с дарующим возможность опереться на что-то несомненное абсолютом, возникает призрачная возможность его установления, которую обнаруживает тот, кто идёт взорвать себя и других. Во имя высшей любви, как в «Хадевейхе», или вовсе неизвестно во имя чего, как у Локтев. В обоих случаях трансцендентность готовящегося акта фонит сквозь повседневность жестов и поступков героинь тем сильнее, чем более обыденными представляются обстоятельства его подготовки. Героини картин Дюмона и Локтев оказываются частью некоей отлаженной системы: в подготовке девушек к терактам участвуют люди, о которых мы узнаём не больше, чем о самих исполнительницах. Авторам детали функционирования этих систем не так интересны, как реакции фигур, становящихся центральными. Ни Дюмон, ни Локтев не препарируют их окружение, не выясняют механизмы использования живых бомб — собственно, и об использовании говорить не вполне корректно. Нам показывают два вполне самостоятельных пути, которые предполагают, кажется, не столько осмысление, сколько переживание. Возможно, не лишний опыт, когда попытки понять заходят в тупик.