Грейнджер всегда была такой! Смышленой, одаренной, пока остолопы в виде Поттера и Уизли тянулись за нею лишним балластом, и играли на одной лишь фамилии. Как часто она могла вот так открыться миру? Паркинсон не могла вспомнить, хотя сейчас, стоя тут и опустившись также на колени, подбирает охапку пергаментов. Так по-маггловски, зная, что её хрупкая, но такая сильная девочка отказалась от магии. Потому что её кровоточащие раны всё ещё воспаленно ныли, демонстрируя хладность и сухость в лице; Потому что Грейнджер вдруг обнаружила в себе омерзение к любому роду магии вне надобности, всё ещё слыша в ушах последние крики пыток под круциатусом; Потому что после того, как Паркинсон подписала ведомость об принадлежности золотой девочки к Министерству, назначив ей достаточно приличную должность в офисе для преступницы магического мира, Грейнджер, абсолютно, зачахла, теряя блеск в прежде горячей карамели. Свалившаяся ответственность на её плечи в виде поручений, заполнения бумажек и прочей канители привели её в чувства, несмотря на то, что теперь, она должна была отчитываться Паркинсон. Потому что раны всё ещё взывали, проецируя в её будничных днях самый главный страх : внедрения пожирателей в Министерство, однако, Грейнджер, так невинно боявшаяся укоризненности совести и единственной надежды в продолжении своей жизни в виде своего соседа по «парте» — Поттера, которого держали «по скидке» в Мунго, отнеслась снисходительно, пока Паркинсон наблюдала. Вот, она, неделями ранее, ритмично постукивала в кабинет Пэнси, а после, продемонстрировав свое неимоверное заискивание пред ней и ровный тон вопреки своему желанию подорвать эту каморку — высоко держала свой подбородок и такую девчачую гордость, вновь лишив экс слизеринку воздуха и паркета под каблучками. В этом вся её натура, завали работой, она не зарычит, а посмотрит в рот, набожно прося добавки, даже, несмотря на то, в каком положении та оказалась. Малышка всегда умела так удивлять своею выдержкою, что ненавистная во время учебы её черта характера для Паркинсон со временем приобрела сладкий привкус на кончике языка, сменяясь на всеобъемлющую зависимость.
— Ничего, — Пэнси протягивает ей последний бювар, — зайди ко мне под конец смены, — Гермиона кивает, одаривая безразличным взглядом ей ненавистную фигуру и широким шагом направляется вдоль коридора, совсем не подозревая, что является уязвимостью для кого-то вроде Паркинсон.