Знаете, в чём уникальная черта русских на войне? Это не храбрость, как многие из вас, наверняка, сейчас подумали. Безусловно, наши воины храбры. Даже невероятно храбры. Но есть народы на поле боя не менее храбрые, чем мы. Взять тех же японцев, которых, кстати, называют "азиатскими русскими". Наша уникальность в другом. Мы сентиментальны. Да, именно так. Причём, если у других народов, так же немыслимо сентиментальных в жизни, это качество во время войны уходит (как, например, у испаноязычных наций), то у нас - нет. У нас наоборот, во время войны это качество, в чём-то, даже усиливается. Нет, мы - отнюдь не плюшевые медвежата. Когда мы сражаемся - мы можем быть не только немыслимо храбрыми, но и невероятно жестокими. Но только наша жестокость другая. В ней нет ни блеска, ни искромётности. Она вырывается из нашей души, как крик отчаяния. Как нечто крайнее. Экстремальное. Потому, что в отличии от других, мы ей не наслаждаемся. Мы не любим свою жестокость. Мы её ненавидим. Наша жестокость - сквозь слёзы. И горе тем, кто её пробуждает. Потому, что именно поэтому, возможно, она невероятно сильна. Она - нечто абсолютно мрачное, хтоническое, как чёрный селевой поток безлунной ночью. Поток, из которого невозможно напиться, в котором невозможно искупаться, невозможно даже стоять с ним рядом. Поток, несущий лишь камни и клокочущую жидкую землю, превратившуюся в смерть. И мы побеждаем даже самых сильных врагов. Почему? Суворов сказал: "Мы - русские. С нами Бог" (с). А если так, то кого нам бояться? Но наша жестокость - только на поле боя. Она практически никогда не выходит за его пределы. Побеждённый враг мгновенно перестаёт быть врагом. Вернее, перестаёт восприниматься, как враг. Именно поэтому мы практически никогда не добиваем своего врага. Да, мы за это расплачиваемся. Но ничего не можем с собой поделать - таковы уж мы. Отыгрываться на поверженном враге - это не наше. Это - не по-русски. Даже понимая, что гада надо добить - мы этого не делаем. Это отвратительно нашей натуре. Которая остаётся сентиментальной даже на войне. У нас не принято измываться над пленными. Если для большинства других европейских народов и для всех азиатских это норма, то для нас - признак днища. А ещё у нас не принято растаптывать побеждённые народы. Император Александр I не просто запретил сжигать Париж - он даже запретил взрывать мост, некогда названный в честь одной из их побед над нами. Жест абсолютно немыслимый для всех остальных. И это после того, как "цивилизованные европейцы", захватив Москву, устроили конюшню в храме, где лежали кости наших Царей. А командование советской армии приказывало расстреливать солдат, за насилие и грабёж по отношению к немецкому населению тех территорий гитлеровской Германии, что были захвачены нами. И солдаты относились к этому с пониманием. Даже после того, как только что прошли по русским землям, побывавшим под гитлеровским игом, увидели обгоревшие кости деревень, сожжённых вместе с жителями, увидели концлагеря, узнали, что стало с их близкими, оставшимися на территориях, потерянных в 1941 году. Даже после этого русский солдат остался русским. И остаётся всегда, даже понимая, что поверженный враг, оклемавшись, может прыгнуть снова. Что он и делает периодически. Но мы никогда не станем другими. Война - это убийство. И каждый враг моего народа, сколь бы дерзок он ни был, на самом деле знает: лучше всех на планете мой народ умеет убивать. Но мой народ этим не упивается. Для него это не радость, а тяжкая ноша. И ещё он сентиментален. Да, он умеет ненавидеть своих врагов и умеет их наказывать. Но он никогда не позволит себе опуститься до их уровня. Просто потому, что мы - русские. И с нами Бог. А это не самая высокая цена, которую можно уплатить за то, что Он с нами. (С)