Киевскому другу Сошествие в майданный ад ты помнишь, Друже мой любезный? Не в тот, отверзнувший ворота страстям и харям инфернальным, кровавой кодою финальной разыгранный по мертвым нотам, где освежеванным уродом едва не стал твой бедный брат, на растерзанье в министерстве блакитно-белым сауроном, зело наделавшим в штаны, оставленный с пустым баллоном огнетушителя, — А тот, похожий на смешное скерцо, Почти игрушечный майданчик, Где, что ни шаг, висел кондом На обессилевших ветвях Бредовых киевских каштанов, Где помаранчевых клошаров Снуют слепые муравьи. Где, пьяные от малофьи, Торчат в палатках киевлянки,— Тернопольчанки с Могилянки, — И Днепр спит еще, — тяжелым Болезненно-недобрым сном... И смерти тонкая рука Изящным дирижерским жестом Нам предлагает честь и место, И вводит Юру Шевчука, – И тот поет нам про любовь Вон там вдали, там за Днепром Стоит прозрачная погода, И майской ночью голосит Нам о Крещении Руси Башкирский щирый украинец, Спустя почти четыре года После того как стартовал Средневековый карнавал, И бедного мента Червонец Туфлёю острою пинал Из модной итальянской кожи В угоду прокажённой роже. Скажи, ты помнишь это всё, Пропавший без вести дружбан? Прощальной браги добрый жбан? Июль тринадцатого года, Слова, летящие в огонь, Рассвета ножевая рань, Осоловевшая природа, Прохладных плавней тишина, И обречённая страна В безоблачном колодце тонет.. И мёртвый ветер донесет Сквозь годы краткое: Не помню. И помнить больше не хочу Ничто из сказанного нами. И я, как Шпаликов, лечу И на лету качаюсь грузно, И гаснет белая страница В петровском ледяном окне, И мне от выпитого грустно, И без тебя повалит снег, А мне всё Киев будет сниться, Ты приходи, хотя б во сне, Через границы, заграницы.