​​#философия Рассматривая понимание истины как «открытости-откровенности» (das Offene), т. е. четвертый аспект алетейи-несокрытости, Хайдеггер приводит фрагмент из трагедии Софокла «Аякс» (V.646–647), в котором, по его мнению, выражено греческое предчувствие этого измерения истины: ἅπανθ᾽ ὁ μακρὸς κἀναρίθμητος χρόνος φύει τ᾽ ἄδηλα καὶ φανέντα κρύπτεται «Время, обширное и не улавливаемое исчислением, позволяет взойти всему неявному, но /снова/ скрывает явное в себе самом» Интерпретирующий перевод Хайдеггера довольно близок к оригиналу. Именно «обширное» и «неисчислимое» время олицетворяет природу этого четвертого аспекта истины-алетейи, который предчувствовался греками, но не был концептуализирован, а под влиянием Платона и Аристотеля оказался навеки заслонен «эйдосом-обликом» (в новоевропейский период — «представлением» и «волей-жаждой»). Как утверждает Хайдеггер, работа «Бытие и время» открывает путь к осмыслению «изначального времени» как глубинной сущности несокрытости, т. е. как «пред-словия» для слова бытия. Более подробно обо всем этом вы сами можете почитать в его цикле лекций «Парменид» (§8-b). Для нас сейчас важна одна из претензий, которую Хайдеггер предъявляет классической онтологии: она исчисляет, измеряет и спатиализирует (делает чем-то пространственным, «пустым») время, связывает время с мерой, числом и движением. Со времен пифагорейцев и Платона время действительно связано с числом и движением: соответствующие ходы мысли можно найти у Филолая, а в платоновском «Тимее» время прямо называется «подвижным обликом (εἰκών) вечности». В контексте исчислимости времени выстраивается оппозиция «вечного» и «временного», «бытия» и «становления» («рождения»), хотя степень «оппозиционности» у того же Платона сильно разнится в зависимости от контекста. Эти смысловые ходы реализуются в границах греческого языка, где, как я отмечал ранее, имеются пространственно-двигательные представления времени, которые восходят к общеиндоевропейским. Но есть в греческом языке и другие возможности: выражение времени и изменения через рост и рождение. В этом плане модели «X следует за Y» или «X будет перед Y» могут быть замещены моделями «X рождается от Y» или «X созреет до Y». Из греческого языка (как и из любого другого) не следует по необходимости какая-то одна онтологическая схема, однако мысль всегда нащупывает интуиции в сопряжении с языком, точнее говоря — она всегда движется по местности конкретного языка и «питается» почвой языка по мере своего разрастания. В приведенном выше фрагменте Софокла время «рождает» неявное. Софокл использует глагол φύω «рождать, порождать, являться». Он примечателен тем, что восходит к праиндоевропейскому глаголу bheu- со значением «расти, рождать» и вторичным значением «быть, являться». Греческие формы перфекта сохраняют это старое значение «явления, возникновения». Хорошо известное слово φύσις, которое (в зависимости от контекста) можно переводить как «естество», «природа», «порода», «сущность», «бытие», производно от этого же глагола. Забвение φύσις-бытия, о котором говорит Хайдеггер, привело и к забвению временности. Изначальная временность неисчислима, непространственна и немыслима в терминах «однородности»; скорее, она просто указывает на появление и исчезновение, уместность, своевременность вещи или события. Время — это отпускание сущего в явленность или его удержание; в этом смысле у каждого сущего «свое» время, «своя» пора, для каждого сущего время «созревает» особым образом. «Современный человек потому “имеет” времени все меньше и меньше, что он сам с самого начала овладел им как чем-то только подсчитываемым, и, одержимый им, стал по отношению к нему в позицию некоего распорядителя, чьим действиям время якобы подвластно. Если же наша мысль движется в изначально греческой смысловой тональности, тогда время, которое выступает как время, чем-то наделяющее, как время уделенное и нечто сообщающее нам, берет в свое распоряжение человека и все сущее и всюду увязывает и устраивает появление и исчезновение этого сущего. Время раскрывает и скрывает» (М. Хайдеггер «Парменид»)