РАСТВОР АНДРЕА ГИБСОН, 2018 Просто представьте: когда человек умирает, душа тоскует по телу, оплакивает потерю рук и всего, что они умели держать. Тоскует по тому, как предательски першило в горле перед чтением стихов на линейке. Просто представьте, что душа тоскует по ушибленному пальцу на ноге, по выпавшему зубу, по электрической косточке. Душа все еще спрашивает: почему локтем так больно? Что это за странная косточка? Просто представьте, что душа тоскует по изнывающему от жажды саду щек, политому горем. Тоскует по тому, как тело умело проспать все сны. Ну что еще умеет проспать сон? Что еще умеет смеяться? Что умеет сморщиться и оставить автограф улыбки? Просто представьте, что душа тоскует по каждой выпавшей реснице, которая станет желанием. Тоскует по запястью, которое своим криком спугнет лезвие. Душа тоскует по лепету, заиканию, хромоте. Душа тоскует по чудесным синякам, являвшимся из войска крови, прихлынувшего к месту травмы. Когда человек умирает, душа ищет во вселенной то, что умеет краснеть, дрожать от холода, покрываться шрамами, и мечется нетерпеливо по вселенной, последнее нервное окончание борется за жизнь, как сообщение на автоответчике – хочет, чтобы его прослушали. Душа тоскует по тому, как тело обнимало другое тело, и становилось не двумя телами, а божеством удвоенной красоты. Душа тоскует по тому, как ум говорил телу: Ты совершило грехопаденье. А тело отвечало: Сотрите все писания, у коих не бьется сердце. В библии нет ни страницы, которая могла бы поморщиться, оступиться, покрыться веснушками, испытать голод. Просто представьте, что душа тоскует по голоду, по пустоте, по ярости, кулак, которого не учили сжиматься – сжимался, зубы, которых не учили стискиваться – стискивались, тело, которого не учили заниматься любовью – занималось любовью, как голодный призрак, восставший из могилы. Душа тоскует по ненавсегда из старости, по коже, что уже не по размеру. Душа тоскует по каждому дню, когда тело болело, по неизбежному сейчас, по здесь, когда высокая температура. Лихорадка – способ тела молиться, так оно горит и умоляет об еще одном самом обычном дне. Душа тоскует по скрипучим коленям вверх по лестнице, тоскует по страху голосовых связок, клянущих инвалидное кресло. Душа тоскует по тому, что тело не могло отпустить – что еще умело так сильно сдерживаться? Что еще могло услышать скрип качелей и упасть на колени? Что еще могло коснуться сеток на окнах и попробовать лимонад? Что еще могло вернуться с войны и не вернуться? Но все равно пытаться жить? Все равно пытаться петь колыбельные? Когда человек умирает, душа мечется по вселенной, пытаясь описать, как тело дрожит от страха, расслабляется в безопасности, как рана затягивается, если ей просто дать время. Понимаешь? Ничто во всей вселенной не способно это не понять. Ни комете, ни туманности, ни лучу света не вообразить ландшафт благоговения и жар стыда. Кончики пальцев, выдергивающие и выбрасывающие первый седой волос. Представить себе не могу, говорят звезды. Расскажи нам опять про мурашки. Расскажи нам еще раз про боль. (перевела Наташа Пресс)