Талые воды

Популярный в литературе образ «странствующего рыцаря» - это тоже форма избегания конкуренции. Ведь странствующий рыцарь зачастую находится за пределами феодальной системы, двора, борьбы за влияние.

Его подвиги совершаются во имя высшей цели. Даже если речь идет о служении сюзерену. Его интересует не карьера, но исполнение обета, то есть ключевая мотивация лежит вне мелкого земного соревнования.

И если подвиг совершался во имя дамы сердца – то вновь, именно «во имя». Куртуазная любовь – это вечное служение, а не борьба за желанный приз.

Странствующий рыцарь состязается – но он всегда остается выше состязания.

Да, конечно же, это лишь идеальные образы, далекие от современной тем текстам действительности, однако это так же и желанные тогда ролевые модели, образ жизни достойный восхищения. Ну а потом модерн на время вычеркнет странствующего рыцаря из числа почитаемых фигур – слишком нарочито неподходящий для новой эпохи характер.

Впрочем, не навсегда. Такое ведь до конца не выкорчевать – иначе отчего бы всем так полюбился Геральт из Ривии.

Город и деревня. Для начала небольшой дисклеймер: я сам горожанин по рождению, образу жизни и привычкам, поэтому всё, что я скажу далее – лишь досужее наблюдение со стороны. Однако с каждым годом это, по-моему, становится всё более заметным.

Так вот, рассуждая о городе и деревне мы сегодня хватаемся за устаревшую матрицу, характерную для Средневековья. В ту пору город был особым пространством, с сильным и сложноорганизованным сообществом, резко отличающимся от деревенского большинства. То есть город был местом эксклюзивности – с эксклюзивным образом жизни, правами, мировидением.

Сегодня же напротив – мы имеем городское большинство, чрезвычайно атомизированное и конформное, и в противовес – нарождающиеся сельские комьюнити, предлагающие особый образ жизни. Новую эксклюзивность, оппонирующую массовости и стандартизации мегаполисов.

Изменилось и соотношение свободы и несвободы, а также артикулирующие их практики. Раньше «городской воздух делал свободным» – то есть проживший определенное время в городе крестьянин освоьождался от сеньориальных повинностей и становился горожанином с соответствующими правами и обязанностями. Сегодня же, тот кто вырвался из мегаполиса освобождается от убийственного ритма городской жизни, гиперконтроля, при этом, благодаря развитию транспорта и средств связи – разрыв социальных контактов не так уж и велик, равно как и ограничение в удобствах.

То есть, город и деревня постепенно меняются местами. Такой вот зигзаг истории.

Листал «Слово о полку Игореве» и зацепился за Буй-Тур Всеволода. Подумал, что очень созвучно булгаковскому полковнику Най-Турсу из «Белой Гвардии» и по образу подходит.

Когда залез в гугл, с удивлением обнаружил, что это действительно одна из версий происхождения фамилии (её кроме как у Булгакова нигде не существует). И это мне нравится куда больше, чем «knight urs» (рыцарь-медведь), которое звучит как нечто Сенкевиче-Тарантиновское — слишком мелко для Булгакова.

А вот Всеволод, «удалейший из всех Ольговичей, величественй наружностию, любезный душою» — самое то.

Водолазкин в одном из интервью говорил, что любит детективы потому что в них «добро побеждает зло наиболее очевидным образом». Похожую вещь можно сказать про фэнтези: в нём наиболее очевидным образом выражается естественная склонность человека к творению «вторичных миров».

Любая литература - это сотворение мира. Но в фэнтези этот процесс особенно нагляден. Из Божественного материала человек рождает мир меньшего порядка.

Толкин в лекции о «Беовульфе», рассуждая о поздних критиках этой поэмы, рассказывал прекрасную притчу:

Человек получил в наследство поле, на котором лежала куча старых камней, руины древнего замка. Сколько-то этих камней ранее ушло на постройку коттеджа, где жил сам этот человек, неподалеку от старинного дома его предков. А из остального человек взял и построил башню.

Но пришедшие к нему друзья сразу же (даже не дав себе труда взойти на башню) определили, что камни эти некогда были частью более древнего здания. Поэтому они снесли башню, приложив к этому немалые усилия, с целью найти на камнях скрытые орнаменты или надписи, или выяснить, где праотцы того человека добывали строительный материал.

Некоторые, заподозрив, что под землей может лежать уголь, принялись копать шахты и о камнях вообще забыли. При этом, все говорили: «Какая интересная башня!». Но еще они говорили (после того, как снесли башню): «Экий здесь беспорядок!».

И даже потомки того человека, которым следовало бы поинтересоваться, чего он, собственно, хотел, вместо этого принялись ворчать: «Что за чудак! Это ж надо: использовать все эти древние камни только для того, чтобы построить какую-то дурацкую башню! Почему он не восстановил прежний замок? У него совсем не было вкуса!».

А ведь с вершины этой башни было видно море!

Это в полной можно отнести и к авторам фэнтези. Их критики часто вопрошают: «Какой смысл мешать осколки событий прошлого, эпических поэм, мифов и просто человеческих сюжетов в истории о вымышленном мире? Это просто сказка. Небывальщина…»

Отстаньте. Из этих осколков они строят башню, с которой просто можно увидеть море.

Если этот фильм не Мэла Гибсона (а этот фильм не Мэла Гибсона), то я не жду ничего хорошего.

А, учитывая маниакальную тягу современного искусства к деконструкции всего и вся, не жду и ничего хотя бы пристойного.

Ну, и «смуглый Архангел Гавриил» в исполнении Дадли О’Шонесси тоже как бы намекает нам ..

P.S мне в бот написал человек и обратил внимание, что в трейлере Богородица с непокрытой головой. Но я нашёл информацию, что у евреев Евангельских времён обязаны были покрывать голову только замужние женщины.

Подписаться на канал

Проголосовать за канал

Только недавно упоминал Нетфликс в контексте «сильных женских персонажей», а сегодня увидел, что у них скоро выходит фильм о… Богородице.

Да ещё и с Энтони Хопкинсом в роли Ирода.

Фильм вроде позиционируется как снятый для христианской аудитории, но в материалах о нём есть указание, что он будет «раскрывать такие черты Девы Марии, которые мы никогда раньше не видели и даже не представляли». Зная Нетфликс, боязно.

Каждый проект по переустройству мира вынужден претендовать на вселенскость. Потому что в словосочетании «переустройство мира» первое слово определяет второе. Если переустройство — то Мира.

Все другие случаи обречены на провал, за исключением поиска конкурентных преимуществ перед другими участниками исторического процесса. Вселенскость и нужна для того, чтобы забыть наконец о конкуренции и подумать о чем-то действительно важном.

Конкуренция — совершенно понятный способ существования, с понятными законами. В нём если не ты, то тебя. Поэтому любое сообщество, осознающее себя ценностью, при выборе образа будущего вынуждено выбирать то, что позволит ему выжить, и пережить своих оппонентов.

Конкуренция — двигатель. Она рождает движение без остановки. Но в таком движении можно легко пропустить поворот. И очень сложно контролировать направление движения.

Бесконечное стремление выбрасывать серебро ради золота, а золото ради бриллиантов приведет к тому, что не останется ничего. Никогда не понимал маркетингового слогана «всегда на шаг впереди» - если мы бежим к бездне, то это сомнительное преимущество.

Однако очевидно, что строительство чего-то универсального, на весь мир, где конкуренцию станет возможно выключить, приведёт лишь к мировой тирании, в которой естественное затухание породит вновь к деление и новый этап гонки.

Таково, пожалуй, свойство падшего мира - он обречен на бег до финиша, в котором нельзя остановиться. Остановиться может лишь человек лично. И даже пойти в другую сторону может. Например — в лес.

Еще из Доусона:

Никаких экономических перемен не будет достаточно, чтобы изменить дух культуры. Пока пролетарием управляют чисто экономические мотивы, он остается буржуа в своем сердце. Только в религии мы найдем духовную силу, способную совершить духовную революцию. Истинную оппозицию к буржуазии следует искать не в коммунисте, а в религиозном человеке – человеке желания. Буржуазия должна быть заменена не столько другим классом, сколько другим типом человечества. Верно, что уход буржуазии влечет за собой пришествие рабочего, и не может быть и речи о возвращении к старому режиму привилегированных каст. Маркс ошибался не в диалектике социальных изменений, а в узком материализме в его интерпретации, исключавшем религиозный фактор.

Дело в том, что сам Маркс был недовольным буржуа, а его доктрина исторического материализма – это похмелье после попойки буржуазной экономики и буржуазной философии. Он не был ни великим любовником, ни «человеком желания», а только человеком узкого, завистливого, непрощающего темперамента, ненавидевшим и клеветавшим на своих друзей и союзников. Следовательно, он искал движущую силу трансформации общества не в любви, а в ненависти, и не смог осознать, что общественный порядок не может быть обновлен, кроме как новым принципом духовного порядка. В этом отношении марксистский социализм бесконечно уступает старому утопическому социализму, ибо Сен-Симон [6] и его последователи, при всех своих причудах, по крайней мере уловили эту существенную истину. Они потерпели поражение не потому, что были слишком религиозны, а потому, чтобы были недостаточно религиозны и ошибочно приняли тени идеализма за реалии настоящей религии. Хотя мы должны признать, что Церковь тех дней с ее реакционным галликанством и ее официальным альянсом со светской властью дала некоторое оправдание их концу.

Сегодня христиане сталкиваются с не менее тяжелой ответственностью. Для религии всегда существует соблазн объединиться с существующим порядком, и если сегодня мы объединимся с буржуазией, потому что враги буржуазии часто являются одновременно и врагами Церкви, то мы повторим ошибку, которую галликанские прелаты совершили во времена Людовика XVIII. Христианская Церковь есть орган духа, предопределенный канал, через который спасительная энергия божественной любви изливается и преображает человечество. Но от христиан определенного поколения, как индивидуально, так и корпоративно, зависит, придет ли этот источник духовной жизни в соприкосновение с жизнью человечества и с потребностями современного общества. Мы можем копить наши сокровища, можем зарыть наш талант в землю, как человек в притче, который думал, что его хозяин – человек суровый, и боялся рисковать. Или, с другой стороны, мы можем избрать сложный и рискованный путь творческой духовной активности, то есть путь святых. Если век мучеников еще не наступил, то век ограниченной, самозащищающейся, буржуазной религии завершился. Ибо Царство Небесное силой берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11:12).

Русский сказочный и былинный фольклор богат сильными женскими персонажами. Даже странно, что Нетфликс ещё ничем не заинтересовался.

И феминитив «богатырша» (поляница) у нас вполне легальный. Вот хотя бы Настасья Микулишна - жена Добрыни. Её знакомство с будущим мужем начинается с того, что она сунула его себе в карман и забыла. Потом вспомнила, достала и решила, что можно за него и замуж выйти.

А то вы всё патриархат, патриархат… угнетение. А наш слон Добрыня от girl power ещё в мифоэпические времена пострадал.

С огромным удовольствием перечитал сагу об Олафе Святом (потянуло, когда наткнулся на икону).

Это одна из моих любимых вещей в «Круге Земном». А ещё в ней есть платиновые эпизоды о викингской миссионерской деятельности. Так, однажды Олаф приехал к упорствующим в язычестве бондам, и те притащили на встречу украшенного золотом идола. Воин конунга хорошенько ударил по истукану дубиной и тот развалился на части, а от обломков во все стороны кинулись мыши, змеи и ящерицы.

Дальше прекрасная реплика Олафа:

…Плохо тем, кто верит в такого бога и упорствует в своей глупости. Соберите ваше золото и драгоценности, которые здесь рассыпались по земле, и отдайте вашим женам, и никогда больше не украшайте ими чурбаны и камни. А сейчас вам остается выбирать одно из двух: либо вы принимаете христианство, либо сегодня же будете биться со мной. И пусть победит сегодня тот, с кем будет Бог, в Которого мы верим.

Тут встал Гудбранд и сказал:

— Плохо пришлось нашему богу, и раз он не смог нам помочь, мы будем теперь верить в того Бога, в Которого веришь ты.

Тут все приняли христианство. Епископ крестил Гудбранда и его сына и оставил там священников. И те, кто был раньше врагами, расстались друзьями.

Прекрасно же. Эвкатастрофа, как сказал бы Толкин.

Ну и в целом, как можно не любить святого, жизнеописание которого заканчивается так:

Тут Торстейн Корабельный Мастер нанес Олафу конунгу удар секирой. Удар пришелся по левой ноге выше колена. Финн сын Арни тотчас сразил Торстейна. Получив эту рану, конунг оперся о камень, выпустил меч и обратился к Богу с мольбой о помощи. Тогда Торир Собака нанес ему удар копьем. Удар пришелся ниже кольчуги, и копье вонзилось в живот. Тут Кальв нанес конунгу удар мечом. Удар пришелся с левой стороны шеи. Но люди по-разному говорят о том, куда Кальв ранил конунга. От этих трех ран конунг умер. После его гибели пали почти все, кто сражался рядом с ним.

«Северное мужество» как оно есть. Впрочем, это не совсем конец. Потому что сразу после битвы Олафа признали святым. Причем первым об этом заявил тот самый Торир Собака, который только что нанёс ему удар копьём ниже кольчуги.

Такие вот удивительные приключения христианства в средневековой Скандинавии.

Из многообразия религиозных этических установок светские этические системы любят заимствовать «золотое правило нравственности».

Оно в том или ином виде проявилась во многих духовных матрицах. «Не делай другому того, чего не желаешь для себя».

В Евангельской версии: Во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними. (Мф 7:12)

Меня иногда удивляет популярность этой установки у нерелигиозных людей. Ведь она очень жёсткая, и совершенно не укладывается в толерантную рамку современности. Пока речь идет о простых вещах, всё понятно: не хочешь, чтоб у тебя воровали - не воруй; не хочешь, чтоб тебя били - не бей. Но если сделать шаг на уровень выше, становится сложнее.

Если, к примеру, ты готов предпочесть смерть отпадению от Бога? И от свободы воли тоже готов отказаться. Можешь ли ты выбрать то же и за другого? Здесь я всегда мысленно возвращаюсь к христианизации Европы. Потому что именно такой выбор и делали подчас за других монархи- христианизаторы.

В Евангелии это правило уравновешивается прочими установлениями и личным примером Христа. Но будучи вырванными из контекста, слова «золотого правила» могут иметь страшный эффект.

Ведь если не удовлетвориться бытовой трактовкой «я к вам по-доброму, и вы ко мне тоже», а убедить себя, скажем, в готовности умереть за ту или иную идею - то есть признать за идеологическими оппонентами право тебя убить, то это автоматически и тебя наделяет ответным правом на убийство.

И всегда можно сказать: «я поступаю с другими так, как и они могут поступить со мной». И в светской моральной системе уравновесить это будет нечем.

У нас не столько не умеют работать с русской темой на уровне официальных мероприятий, сколько не хотят. Есть обозначенный в документах заказ: «укрепление российской идентичности». Под это выделяются деньги. При переходе от слов к делу под этой формулировкой понимают одно из двух: либо очередной фестиваль плова, либо что-то про Великую Отечественную. Потому что так не ошибешься, начальство одобрит. Без риска провел, отчитался и у всех все хорошо.

Причем сам по себе фестиваль плова - это нормально. Про важность памяти о Великой Отечественной и говорить не буду - очевидно. Но для эффективной политики идентичности этого недостаточно.

То есть на русскую тему «в чистом виде» нет государственного заказа. А отработке заказа на российскую тему не хватает качества.

Редкие исключения (и надежды на будущее) связаны с обнадёживающим нюансом: ни один жизнеспособный проект идентичности на территории нашей страны невозможен без использования русской культуры в качестве основополагающей.

Как мне видится, высказанные аргументы только льют воду на мою мельницу.

Я спросил: коли мы собираемся идти путем Европы, как нам избежать её проблем?

Мне ответили: мы уже идем её путем и уже повторили её проблемы. Правда, в качестве проблемы упомянули только неконтролируемую миграцию, ну да ладно.

Вывод: путь Европы ложный и мы должны с него свернуть. Либо: мы должны скорректировать путь Европы. Но как это сделать, не отказываясь от смыслообразующих ценностей европейской цивилизации модерна, такой, например, как ценность толерантности?

Мой изначальный вопрос — как нам избежать европейских болячек — остался без ответа.

Посты Никиты Сюндюкова и Александра Храмова - очень характерный пример дискуссии о западном/незападном пути нашего Отечества.

Никита пишет о кризисе в западной культуре, Александр раздраженно накидывает примеров в духе «а на себя посмотрите». На такой ноте обычно все и заканчивается.

И тут можно накидать примеров уже Александру, ну там про оправдательные приговоры мигрантам-педофилам в Великобритании, скажем. Или аккуратно намекнуть, что сравнение Корсики и Чечни не слишком корректно. А из регионов, которые с Чечней можно было бы сравнить, европейцев взашей повыгоняли…

И так далее.

А потом Александр бы накидал ещё контрпримеров. И так до Судного Дня…

Но вопрос-то, по-моему, не в этом. А в том, что да, мы смотрим на себя в зеркало и картина нас не радует. Но озираясь в поисках достойных примеров, мы таковых не находим. В том числе в Европе. Потому что выбор европейского пути в XXI веке - это просто выбор другого упадка вместо собственного. И тут уж лучше высокомерие, чем слепая ориентация на заведомо тупиковый путь.

Автор канала «Путь пилигрима» резонно спрашивает: «а есть ли такие «европейские» болезни, которыми мы не больны?». И наверное это сейчас один из главных вопросов в дихотомии «Россия и Европа». Запад для нас - схожий случай болезни, и смотреть на него следует в такой оптике. Не открещиваться, не пренебрегать успехами, но и не закрывать глаза на очевидные признаки гниения.

Люблю коптов. Вообще люблю христианский Восток. Больше всех - армян (вы в курсе), но ассирийцев, эфиопов и коптов - тоже. Чтобы их заметить - надо в Восток вглядеться, отодвинуть краешек устлавшего всё арабского покрывала и увидеть этот удивительный, едва не погибший мир.

Копты стоят особняком, потому что моё знакомство с ними оказалось очень, скажем так, реальным, не книжным. Мне было лет 11, мы с семьей приехали в Израиль с паломнической группой. Не помню где именно, кажется во время пути по Via Dolorosa, увидели любопытную кучку христиан - внешне они не не походили ни на европейцев, ни на азиатов, ни на типичных обитателей Ближнего Востока.

Спросили у гида, а он нам: «это копты, потомки древних египтян».

Я тогда пришел в восторг. Ведь в школе такого не проходят. Как-то само собой разумеющимся казалось их исчезновение. Ну жили, ну строили пирамиды, ну поклонялись богам с экзотическими головами. А потом арабы всех ассимилировали. Так я был уверен, а тут вот они - стоят, дышат, крестятся.

Как будто историю с хорошим концом прочитал. А вообще, всё Средневековье копты оставались в Египте большинством. Да и сегодня их в мире довольно много. Нам кажется, что это маленькая горстка христиан, чудом пережившая века угнетения (что отчасти верно), но коптов сегодня в мире больше чем белорусов, к примеру. Больше чем евреев (ну или примерно столько же - смотря как считать). Больше чем армян. По отдельности, естественно.

И в целом их число растет - таковы демографические тренды региона. Не в процентном соотношении от общей численности населения Египта, но в количественном - ежегодно.

Так что будут ещё пирамиды, будут!

- Пап, смотри, на горке у этой площадки есть банан!
- Нет, сын, это не банан, это лилия.
- А почему лилия?
- Расскажу тебе вечером, после садика…

…расскажу тебе как бился с алеманнами король Хлодвиг. Как символом Непорочной Девы цвела лилия на гобеленах, фресках и печатях старых французских монастырей. Как рыцари в железных кольчугах несли на щитах три добродетели: сострадание, правосудие, милосердие. Как под трепещущими на ветру знаменами умирал в далеком Тунисе Святой Король. Расскажу, как наложением рук исцелялись прокаженные. Как хрипел проклятия на костре старый магистр. Как гении и безумцы сменяли друг друга на Престоле с Лилиями. Как штандарты с Лилией и Крестом взметались на мачтах кораблей, идущих к далёким берегам. Как холодный нож гильотины обрушивался на шеи верных слуг Бога и Короля. Как умирали бок о бок с вандейскими крестьянами последние истинные аристократы Франции…

- Я расскажу тебе об этом после садика. Или немного позже.

Основной строительный материал государства модерна - человек, выдернутый из прежних социальных связей и трудовых отношений и перемещенный в многолюдный город, в среду таких же неприкаянных, как он сам.

Из-за этого у современного государства постоянные проблемы с закрытыми этническими или религиозными группами. В условиях массового общества принадлежность к горизонтальному коммьюнити - всегда весомый аргумент в споре в гос.институтами.

Потому что сообщество всегда может мобилизовать своих членов на сопротивление; сообщество пускает корни в местных политических и силовых институтах, выстраивая с ним коррупционные отношения; сообщество хуже поддается пропаганде и легче сохраняет ценности, отличные от общегосударственных (или вообще хоть какие-то ценности, если государство в духовном кризисе).

Конечно, государство обладает огромным ресурсным и мобилизационным потенциалом и может эти сообщества перемолоть, но тут всегда встает вопрос издержек. Какие силы надо затратить, чтобы прижать непокорных к ногтю.

Это как средневековый монарх мог, в целом, собрать войско и покарать зарвавшегося вассала - но стоило это больших денег, сил и выматывающих переговоров с другими вассалами, чтобы те выполнили клятвы и помогли. Потому иной раз проще было махнуть рукой или пойти на какие-то уступки.

И для государства модерна выходит палка о двух концах: тотальный контроль над любой самоорганизацией граждан рождает государство-надсмотрщика, которое долго в таком виде существовать не сможет - сил не хватит. А попустительство сообществам - это не статичное состояние, это процесс, в котором если упустить момент, то эти сообщества начнут рвать тебя на части (иногда при помощи советчиков и жертвователей извне).

Поэтому во многих случаях (и в нашем, на текущий день) все любители жить диаспорально (цыгане, россияне из некоторых регионов, мигранты) - оказываются в выигрышном положении. Они живут в государстве модерна, пользуясь всего его достоинствами, но обладают сообществом, которое помогает им взламывать прошивку этого государства.

То есть обычный гражданин при столкновении с членом диаспоры сразу оказывается в уязвимом положении. Ибо когда у кого-то есть прикормленный полицейский, ушлый дорогой адвокат, связи с местной администрацией - тому, кто этим не обладает, остается рассчитывать только на максимальную огласку.

Но огласка порой наступает слишком поздно. И да, хотя государство может однажды утомиться беспределом сообществ и отправить их всех куда-нибудь в столыпинских вагонах - до этого момента под раздачу попадет огромное количество местных, не обладающих диаспоральными привелегиями.

В итоге из подобной ситуации всего два пути: всё время пинать государство, дабы то выполняло свои функции. Но оно никогда не будет их выполнять в полном объёме и вовремя. Просто потому что это неповоротливая махина. Да и вообще, что будет если государство вдруг рухнет? Даже если это случится ограниченно, на той или иной территории.

Другой путь: переламывать свое индивидуалистское сознание и всячески держаться за любые сообщества - приходы, спортивные клубы, да хоть ТСЖ - стремиться к обретению ими наибольшей субъектности. Честно говоря, более всего верю именно в приходы.

Поелику с чего мы взяли, что история на стороне государств? Да, власть государства получше власти корпораций, но сегодня она переживает не самые приятные времена.

К обсуждению демографической проблемы раз за разом возвращаются в нашем публичном пространстве. Пару дней назад на Ридовке вышел текст Норина, в котором он, довольно неожиданно, вывел в качестве едва ли не единственного способа спасения положения - консервативный разворот, архаизацию общества.

Ибо у амишей и израильских ортодоксов получается эффективно размножаться, а у среднестатистических светских горожан - нет. Я, кстати, примерно об этом писал пару лет назад, только в контексте российских православных семей. Потому что большинство (пусть и не абсолютное) многодетных среди моих знакомых - из православной среды. И тут выходит своеобразное «голосование утробой» за образ будущего: те, кто хочет и может размножаться - передадут свои ценности дальше. Те, кто не хочет и не может - вымрут.

Оппонирует Норину Александр Картавых, указывая, что «цивилизованным горожанам» вовсе не нужно пытаться «перерожать варваров», достаточно задействовать институты, сыграть в грамотную политику идентичности и сделать из варваров нормальных граждан.

Мне показалось, что в аргументации сторон есть небольшой разрыв. Норин пишет о сокращении рождаемости у всех, в том числе и у «варваров» в полувековой перспективе. И это не совсем одно и то же с классическими про/анти-мигрантскими спорами.

Потому что если развивать мысль Картавых - надо просто заниматься ассимиляцией и секуляризацией любых варваров через институты, а лет 50 спустя варвары просто закончатся - потому что тренд на рождаемость везде негативный. А Норин говорит о другом, внутри любого сообщества наиболее плодовиты консервативные и даже архаичные группы населения. Они «наследуют землю» взамен наших очень просвещенных и светских современников.

Картавых, кстати, очень закономерно приходит к выводу «лучше вымрем, чем станем амишами» - ок, это честно.

Нет, можно, конечно, стараться вскрывать такие сообщества с помощью соблазнов городского образа жизни. Но даже если получится, выходит цель светского апологета модерна - не размножаться самому и другим не давать. Звучит омерзительно. Чем это этически лучше депутатских историй об изоляции женщин от образования, рынка труда и понуждении их к безостановочному деторождению - не ясно. Тем же, кстати, и занимаются западные леволиьералы - не имея собственных, они через систему образования, нкошки, массовую культуру и т.д. крадут детей у того, кто их родил.

Ладно, в конце концов, надо ещё пережить пресловутые 50-100 лет, пока рождаемость не упадет по всему миру (если это вообще случится). Может выйти так, что нам это и не поможет вообще. Мы раньше вымрем. И никакие институты здесь не спасут. Просто потому что для ассимиляции «варваров» надо и самим обладать хоть каким-то демографическим потенциалом. Он был и у Рима, и у Халифата. И все равно, на смену романизированным готам пришли нероманизированные, с известным итогом.

Чтобы кого-то куда-то интегрировать - необходимо создать среду для интеграции. При кратном демографическом дисбалансе это просто не возможно, хоть с ног до головы интеграционными институтами обмажься.

Человечество, в западном его разливе, столетие за столетием вступает в мир, для начала сформулированный философами. Рождаются смыслы, потом эти сгустки смыслов материализуются. Обретают плоть бытия.

Философы ответственны за все.