Ответ на пост Никиты Синдюкова «Два слова об ортодоксальности Дугина». Богословие и философия, как две самостоятельные сферы интеллектуальной культуры, это, конечно, совсем не одно и то же, особенно, если сравнивать догматическое, доктринальное, конфессиональное богословие и сколь угодно вольную философию. Но сколь бы различными они ни были, у богословия и философии есть, как минимум, одно общее свойство – обе сферы претендуют на познание предельных смыслов и ценностей, на описание подлинного устройства мирового бытия и роли человека в этом бытии, то есть, в конечном счете, на познание Истины, как в онтологическом, так и в аксиологическом смысле этого слова. Классическая европейская философия исходит из того, что Истина существует, что Истина в какой-то степени познаваема, в какой-то степени описуема и в какой-то степени транслируема, и эта связь Истины с человеческим сознанием позволяет людям ориентироваться в целостной картине мира и соотносить свое частное бытие с мировым бытием в целом. С христианской точки зрения Истина – это Бог, точнее, Божественная Троица, создавшая весь мир из ничего и управляющая этим миром (отсюда вспоминаем весь катехизис). Далее, с христианской точки зрения, не то что какие-либо богословы или философы, а любой человек должен открыть для себя эту Истину и приобщиться к ней, став сознательным христианином, от чего зависит не просто его отвлеченное “знание Истины”, а его личное существование – пожизненное и посмертное. И никакого “права на ошибку” здесь нет ни у кого: все нехристиане находятся вне Истины и все нехристиане не спасаются, будь то высокомудрый мыслитель или безграмотный простец. Тем более это касается философов, называющих себя христианами. Если какой-то философ сам себя называет христианином, то он должен свои философские построения соотносить с Истиной существования Божественной Троицы и со всей христианской картиной мира, а точнее говоря, он должен прямо выводить свои рассуждения и построения из самого христианства, не допуская противоречий и каких-либо лакун в причинно-следственных связях этих рассуждений и построений. Следовательно, христианский философ изначально не может “стремиться к беспредпосылочному знанию”, его знание уже предпосылочно – и это не просто две-три предпосылки, а целая картина мира, весьма сложная и весьма насыщенная. Если же такой философ называет себя именно православным христианином, тогда он должен выводить свои рассуждения и построения из самого православного христианства, не противореча догматическому вероучению Православной Церкви. И поэтому, если православный философ вдруг допускает какую-либо догматическую ошибку, то есть, называя вещи своими именами – допускает ересь, то у него нет и не может быть никакого алиби и никакого оправдания перед Богом и Церковью, и никакого преимущества в сравнении с православным богословом. И православный богослов, и православный философ должны исповедовать одно и то же православное вероучение, и к истинности их взглядов должны быть применимы одни и те же критерии, и поэтому представление о том, что православный философ имеет какую-то индульгенцию от ереси в сравнении с православным богословом сущностно абсурдно. В какой ситуации православный философ может себе позволить рассуждать, не исходя из православной Истины, а как будто бы с чистого листа, из беспредпосылочной позиции, или даже из каких-то иных мировоззренческих оснований? Только в двух ситуациях, когда ему нужно, либо объяснить какую-то другую, неправославную позицию, исходя из нее самой (чем всегда занимаются православные преподаватели и исследователи философии в своей профессиональной деятельности), либо в апологетических и миссионерских целях подвести своего слушателя к правильной позиции. Только в этих двух ситуациях православный философ может искусственно занять “надмировоззренческую” суперпозицию, но если он действительно православный, то он никогда не перейдет ту грань, где работа с любыми гетеродоксальными идеями обернется изменой самой ортодоксии.