У Соловьева в «Красоте в природе» есть небольшое рассуждение, в котором, как в капле воды, отражается вся его философия всеединства. Это рассуждение посвящено пению соловья. Что выражает собой это пение, какова его сущность и место в мироустройстве? Нигилист скажет, что всякое пение — лишь выражение полового инстинкта, а тот факт, что это пение красиво -- глубоко вторичен. Тем самым подразумевается, что объективная сущность факта — пение, должна быть описана с позиции субъекта, который этот факт производит — соловья. И действительно, сам соловей пением выражает прежде всего половой инстинкт. Но ведь ухо человека воспринимает пение именно как красоту, идею несравненно более высокую, нежели понятие полового влечения. Почему же мы должны редуцировать высшее к низшему? Нигилист возразит в духе вульгарного фрейдизма: потому что и человеческое понятие красоты есть лишь сублимация желания, причем желания непременно полового. Вся человеческая культура — не более, чем любомудрие в будуаре. Но здесь происходит смешение данного с должным. Даже если большая часть культуры действительно включает в себя половой интерес, это еще не позволяет нам целиком сводить культуру к сексуальному желанию. Во-первых, само это желание может привести человека к стремлениям более высокого порядка, как это описано в платоновском «Пире». Во-вторых, мысль, что всякое желание есть вариация на тему полового желания, кажется довольно произвольной -- это описано у Блаженного Августина.. В-третьих, желание может помимо своей воли воплотить в себе идею, как это и происходит в случае пения соловья. «Эта песня, — пишет Соловьев, — есть преображение полового инстинкта, освобождение его от грубого физиологического факта – это есть животный половой инстинкт, воплощающий в себе идею любви». Важно, что воплощение идеи даётся именно через человека, т.е. наличие человека и способностей его восприятия позволяет нам констатировать факт преображения инстинкта в идею любви. Происходит вочеловечивание природы: внешне материальная и косная, животно-половая, природа реализует в себе начало идеальное. Тем не менее, дуализм идеального и материального, полового и любовного, инстинкта и красоты сохраняется и в природе, и в человеке. Митя Карамазов в речи об идеале содомском, который противопоставлялся идеалу Мадонны, метко замечает, что они оба могут соседствовать в одном сердце. И более того — действовать в нем не попеременно, но разом, когда идеал красоты не столько включает в себя половой инстинкт, сколько конфликтует с ним, устанавливая антиномию чистой красоты Мадонны и полового, содомского влечения. Всё это порождает раздвоение в человеке. Выявляется его изначальная природа: прах, пустота, ничто. В ничто немыслима иерархия, в том числе и иерархия желаний, а значит, в нем невозможно предпочтение Мадонны Содому -- у нас как таковых нет критериев для предпочтения. Для утверждения иерархии необходима та же сила, которая некогда воззвала человека из ничтожества — благодать. Человек, по мысли Соловьева, оказывается единственным местом скопления благодати, её сосудом. И дальнейшие изливание благодати в природу идёт от человека, его созидательного труда. Весь мир стягивается в человека: материальная природа оправдывается через него. На человеке лежит ответственность по преображению природы, выявления идеального в материальном; но и сам этот акт выявления, преображения инстинкта в любовь, материи — в красоту позволяет человеку освободиться от одежд ветхого Адама и обнаружить в себе орган для шестого чувства — новое сердце. P.S. В этом отношении красота, конечно, не спасает, покуда человек сам не решается на спасение, не преодолевает смущения и не соединяет -- волевым или благодатным -- актом воедино две стороны антиномии, половое желание и идеальную красоту. Но однозначного и предсказанного исхода здесь нет и быть не может.